– Давайте поступим по-другому: я расскажу вам, как построила бы разговор сама, а вы уже сами решите, как вам будет удобнее. Главное, чтобы результат был тот же.
Мы поговорили еще минут пятнадцать, а потом позвали Егора, который уже успел поесть и теперь слонялся без дела по холлу.
– Поступим следующим образом, – предложила я. – После завтрака мы втроем уедем. Егор, ты высадишь отца возле проходной, и он пойдет чинить суд скорый и правый. Меня же ты отвезешь на станцию электрички, на которую выходит другая проходная. Там мы с тобой в сторонке, не привлекая внимания, будем ждать в машине звонка Дмитрия Васильевича. Как только он поступит, я выхожу и иду на перрон, где караулю Кошкина, а потом сажусь с ним в один вагон. Егор же ждет отца, а потом они едут по ходу электрички – это чтобы в случае чего перехватить Кошкина или, если все будет благополучно, забрать потом меня с грузом. Возражения есть?
Возражений не было, и вторая смена, то есть мы с Ушаковым-старшим, пошла завтракать.
Когда мы собрались уезжать, провожавшие нас Настя и Дарья Михайловна были сами не свои от волнения.
– Ну, дай бог, чтобы все получилось, – раз за разом повторяла, крестясь, домработница.
– Ни пуха ни пера. К черту! – шептала Настя, а потом снова сначала: – Ни пуха ни пера! К черту! – и так далее.
– Ты все перепутала. Это мы тебя к черту посылать должны, а не ты нас, – рассмеялась я, хотя меня тоже бил неслабый мандраж – ведь от успеха нашей операции зависела жизнь и судьба целой семьи.
– Таня, ты не понимаешь, – нервно кусала губы Настя. – Если все сорвется, то это ведь…
– Типун вам на язык, Настасья Кирилловна! И два под язык! – сердито перебила ее домработница. – Так ведь и беду накликать можно!
– Не волнуйтесь, Анастасия Кирилловна, все будет хорошо, – успокоил ее Дмитрий Васильевич. – Я вам обещаю.
Он был так спокоен, так уверен в себе, в нас и в успехе, что мы все невольно тоже успокоились.
Господи! Нет ничего хуже, чем ждать! Особенно когда ты не можешь контролировать ситуацию. Я представления не имела, как там, в кабинете Кошкина, протекает разговор, а буйное воображение рисовало одну за другой картины полного провала: вот Кошкин, подкравшись сзади, ударил Ушакова графином по голове и сбежал, или брызнул ему в лицо слезоточивым газом из баллончика и опять-таки сбежал, или застрелил его из пистолета, который держал в ящике стола, пусть даже травматического. Я сидела в машине на переднем пассажирском месте как на иголках. На часах, казалось, замерла даже секундная стрелка, так что я от них отвернулась, чтобы не дергаться еще больше. По дороге сюда, на станцию электрички, я попросила Егора остановиться и купила сигареты, которые то и дело выскакивала на улицу курить, пока Егор, не выдержав моих метаний, не предложил мне курить в машине – выветрится, мол, потом. Он хотел включить радио, но я запретила – а вдруг звонок телефона не услышим? Егор посмотрел на меня как на ненормальную, но отстал. Прошло уже полчаса, и я начала дозревать до того, чтобы плюнуть на все и пойти выяснять отношения с Кошкиным самой, когда у Егора зазвонил сотовый. До сих пор удивляюсь, как я, подскочив, не пробила головой потолок. Он выслушал отца и, отключив телефон, сказал мне: