Инара, на пару с Эддисоном, выразительно фыркнули; оба пребывали в явном замешательстве, осознавая, что давненько уже они не выдавали столь одинаковой реакции. Сколько же раз нам приходилось говорить Прие – да и Инаре тоже, по существу, – что из показной нормальности ничего хорошего не получится?
– Говоря о ненормальности, – нахмурившись, начала Инара, – ты получала известия от Равенны со времени ее последнего визита? Она по-прежнему не подходит к телефону и не отвечает на письма.
– Нет, она не звонила. Ты беспокоишься больше обычного по какой-то особой причине?
Инара покраснела – совершенно явно покраснела – и смущенно уставилась на лоскутное одеяло. Почему-то, вопреки всему, она не потеряла способности переживать за людей, но еще невольно смущалась, когда кто-то замечал это. Фактически почти как Эддисон.
– Если вы расценивали выживание Бабочек по весьма вероятным психологическим срывам и склонности к убийству, то Виктория-Блисс безоговорочно на первом месте, а я сама буквально дышу ей в спину.
Эддисон и Прия кивнули.
– Равенна, естественно, заняла третье место.
С глухим стуком я резко поставила бутылку пива на журнальный столик.
– Правда? Но она говорила, что ей стало лучше, – по крайней мере, до той последней ссоры.
– Ее состояние неоднозначно. Разделяя Равенну и дочь сенатора Патрис или просто пытаясь осознать, как эти две ипостаси сосуществуют в одном человеке, понимаешь, что их жизнь невозможна в присутствии ее матери с ее неизменной публичностью.
– Моя мама предложила ей жить у нас в гостевой комнате, – добавила Прия. – Париж ведь достаточно далеко, чтобы попытаться начать новую жизнь; там она будет в безопасности жить с любящими людьми и сможет постоянно связываться с Инарой.
Лицо Инары, уже успевшее побледнеть, ярко вспыхнуло, как обычно бывало, когда кто-то напоминал ей, что она, по существу, стала главой семейства Бабочек и до сих пор остается ею.
– Я сообщу вам, если она свяжется со мной, – пообещала я.
Мы увлеченно пообщались еще немного, делясь новостями, которые трудно передать в текстовых сообщениях.
Вскоре после полуночи раздался звонок моего личного телефона.
Номер звонившего я не узнала.
Обычно звонки с неизвестных мне номеров я отслеживаю, дождавшись режима автоответчика, что весьма разумно, по-моему, учитывая впечатляющие события месяца. Эддисон бесшумно подошел ко мне, и девочки тоже притихли; их лица выглядели размытыми из-за качества дешевой веб-камеры и гигантского телеэкрана.
После третьего звонка я приняла вызов.
– Рамирес.
– Рамирес, это Дрю Симпкинс.