Сам Добрынин ехал верхом на небольшой молодой ещё гнеденькой ординарческой лошадке, а командиры батальонов шли рядом с ротными своих первых рот, так что Ливенцеву пришлось и теперь быть во главе своей прежней тринадцатой роты, а заботиться о направлении было не нужно: батальон двигался, как ему и полагалось, в хвосте полка.
— Бежать на бой — это всё-таки гораздо почётнее, чем бежать с боя, — говорил на бегу Ливенцев Некипелову, — однако... должно быть, труднее.
— Ну ещё бы, — отзывался Некипелов, — ведь тогда люди бегут — ног под собой не слышат, а мы теперь что же, — мы спрохвала бежим.
— Спрохвала-то спрохвала... а всё-таки пяти вёрст так не пробежим.
— Да уж нам немного ещё, — вот батареи обогнём, и лес будет... А в лесу разве бегать можно? Что мы, волки?.. И лесу, дай бог, обыкновенно итить — не растеряться, а то бежать!.. Приказал кто-то с большого ума чёрт-те что... А спроси его, где был он раньше, этот генерал?..
— Раньше? — не понял Ливенцев.
— Ну да, — почему раньше наш полк не приказал в лес завесть? И были бы мы тогда всё-таки версты на две ближе к своим... А теперь, видали, вон вьётся?
Некипелов показал рукой вверх, и Ливенцев увидел немецкий аэроплан.
— Разведчик!.. Не начнёт ли бомбы в нас швырять?
— А может, и корректировщик с тем вместе, — предположил Некипелов. — Зачем тогда ему трудиться, — нас и артиллерия немецкая взять под обстрел может.
От залпов русских и вражеских батарей гремел, как огромнейшие железные листы, и рвался, как прочнейшая парусина, воздух кругом. От этого ни на одну минуту не выпадало из сознания Ливенцева, что там, куда их послали и куда они могут не поспеть вовремя, под залпы с обоих берегов Стыри, совершается, быть может, последний уже акт трагедии, — боя одного русского полка с двумя австро-германскими, к которым через реку по четырём мостам гораздо скорее могут быть переброшены на помощь ещё полтора-два полка...
Залпы орудий как будто и не где-то здесь и за рекой гремели, а в голове, в горячем мозгу, и сердце шаг за шагом колотило в грудную клетку, как в барабан.
Передние роты полка, скрывавшиеся уже в лесу, открыли из винтовок стрельбу по самолёту, и он потянул обратно за Стырь, но никто не сомневался в том, что дело своё он успел сделать.
Обежав наконец батареи, четвёртый батальон вслед за третьим вошёл в лес. И с первых же шагов всем стало ясно, что бежать взводами в таком непрорежённом молодом и сильном дубняке, среди которого часты были невыкорчеванные пни, было невозможно. В нём стояла тень, прохлада. В нём можно было вытереть потные лица и шеи рукавами и подолами рубах. Но, главное, в нём нужно было строго соблюдать те самые правила движения рот в лесах, которым незадолго до того учил на отдыхе свою дивизию Гильчевский, тем более что лес этот раскинулся на холмах, перерезанных крутыми балками.