Длинной змеёй раскинулся полк, идущий во взводных колоннах, в затылок одна другой, и, как чешуя, поблескивали штыки и стволы винтовок, нагретые солнцем. Патрульные впереди, держась направления на Гумнище, снова нырнули в лес, и Добрынин поскакал вслед за ними, чтобы посмотреть, пройдёт ли там полк и нет ли там где-нибудь вправо или влево ещё широкой поляны.
А в это время правее полка шестидюймовый снаряд взорвался и доплеснул до рядов пятой роты осколками, мелкими камнями, землёй, обломками веток. Несколько человек там свалилось раненых и контуженых, — это были первые жертвы полка. Их подобрали санитары.
Но воздушный разведчик — прежний ли, новый ли — появился в небе, теперь значительно выше и медленней в полёте. Видно было, как возле него начали рваться снаряды зенитного орудия, оставляя клубки белого плотного дыма. Однако не заметно было попаданий, — он ушёл назад, а с другой стороны тут же появилось ещё два самолёта...
Озабоченный судьбой своего батальона, Ливенцев шёл теперь рядом с Тригуляевым и Дивеевым, на фланге четырнадцатой роты, и смотрел то назад — на пятнадцатую и шестнадцатую, то вверх на эти наглые воздушные машины, которые явно указывали своей артиллерии цель, действительно достойную её внимания и усилий.
— Заградительный огонь могут открыть, — сказал Тригуляев.
— Заградительный? — повторил Дивеев, только отчасти поняв это слово.
— Разумеется, — теперь по нам уж и лёгкая артиллерия может бить, — объяснил ему Тригуляев.
И Ливенцев, скользнув глазами по лицу своего нового прапорщика, заметил, как оно побледнело.
— Крепитесь, Дивеев! — крикнул он ему начальственным топом, вспомнив, что прапорщик ведь в первый раз идёт под огонь.
— Слушаю! — браво ответил Алексей Иваныч и добавил скороговоркой, вскинув к козырьку руку: — Нет, я не поддамся, нет, — будьте покойны!
Это «не поддамся» Ливенцев понял, как «не поддамся страху, волнению», а страшное уже надвигалось, готовое обрушиться на первый батальон, передовые взводы которого были в то время в полутора вёрстах от позиций.
Оно началось сразу: залп за залпом несколько лёгких гаубичных батарей обрушили груду снарядов на пути полка, только что успевшего перестроить свои первые роты так, чтобы через сплошной лес, в котором не видно было полян, пробираться рядами, гуськом, как этого требовал Гильчевский.
Осколком снаряда угодило в голову гнедому коньку, и бедная лошадь рухнула на передние ноги, потом повалились на бок, — с неё едва успел соскочить Добрынин. Печерский был тоже верхом, и его молодой, горячий жеребчик вдруг взвизгнул и кинулся в сторону, в гущину дубинка, так что обеими руками, пригнувшись, закрыл лицо Печерский, чтобы не выхлестнуло глаза ветками и сломанными сухими сучьями. Потом, высвободив правую ногу из стремени и вытянув левую назад, он свалился с седла направо, ударился в пенёк спиною, перевернулся и медленно встал в то время, как Добрынин кричал командно: