— Считать, разумеется, нужно число штыков, — пусть даже и грубый счёт, — а не геройство, которого может ведь как раз и не оказаться, — возразил Татаров.
— Э-э, послушайте, да на вас, я вижу, какой-то просто спорный стих напал! — ещё раз попробовал взять шутливый тон Гильчевский. — Комары, что ли, вас искусали?
— Комары, ваше превосходительство, это, конечно, само собою, — не улыбнулся всё-таки и на это Татаров, — они тоже внесут ночью свою долю задержки; но дело не столько в них, сколько...
— А ну-ка, Архипушкин! Давай-ка, бестия, мёду сюда! — не дослушав Татарова, закричал в другую комнату, обращённую в кухню, Гильчевский.
И на подносе, честь честью, Архипушкин внёс закупоренную крепко и залитую с горлышка чёрным сургучом кубастую бутылку старого мёда.
К распитию этой бутылки подошёл и Протазанов. Не зная ещё, как настроен Татаров, он сказал неожиданно для Гильчевского:
— По всем данным и выкладкам понесём мы в этом деле очень большие потери.
— Вы думаете? — спросил Добрынин, про себя, конечно, вполне с ним соглашаясь, а Татаров поддержал уверенно:
— Только слепой этого может не видеть.
Гильчевский делал вид, что очень занят тем, как Архипушкин отбивает черенком складного ножа со штопором сургуч, потом стал следить, правильно ли, не вкось ли он вводит в пробку штопор. Но вот зажал он бутылку между колен, сделал страшное лицо — глаза навыкат, даже покраснел от натуги, и наконец, точно пистолетный выстрел раздался, из горлышка показался дымок.
— Дым столетий! — возбуждённо вскрикнул Гильчевский. — Ну-ка, содвинем бокалы! (Архипушкин очень проворно и умело налил мёду в стопки.) За полную удачу завтрашней операции, господа!
«Содвинули бокалы», но все, как по команде, сначала пригубили, переглянулись, качнули головами и только после всего этого медленно стали втягивать густую хмельную душистую влагу.
— Д-да, это — напиток! — сказал Добрынин, на котором остановил спрашивающий, блестящий возбуждением взгляд Гильчевский.
— Да, конечно, — немногословно хотя, но с явным одобрением напитку поддержал его и Татаров, и Протазанов продекламировал:
— В старину живали деды веселей своих внучат!
— Живали-то живали, а что же они жевали? — подмигнул Архипушкину Гильчевский и усадил всех за стол.
За столом он был очень оживлён, как студент, получивший на экзамене даже от самого придирчивого профессора отличную отметку: он видел, как постепенно расходится то, что отягощало лучшего из его полковых командиров, и он становится веселее и разговорчивей.
А на Протазанова, которому вздумалось во второй раз высказаться по поводу больших потерь, какие ожидают дивизию, он даже прикрикнул: