Я опешила и, чувствуя, что краснею, поднялась на крыльцо.
– Привет, – пробормотала я, пытаясь пригладить волосы и прекрасно представляя себе, как это выглядит со стороны.
Отец был в пижаме в тонкую синюю полоску и теплом халате. Глядя на меня, он покачал головой и отхлебнул из кружки. Что-то в выражении его лица подсказывало мне, что он испытывает удовольствие от происходящего.
– Припозднилась? – спросил он.
– Вроде того, – ответила я, чувствуя, что никогда прежде мне не было так стыдно. – Хм… Генри катал меня на лодке, мы смотрели фейерверк, а потом типа заснули. Слыша себя со стороны, я понимала, как смешно и нелепо это объяснение.
Отец покачал головой.
– Если бы мне давали по десять центов всякий раз, когда я слышу такое оправдание, – серьезно сказал он, заставив меня рассмеяться. Отец посмотрел на меня, изогнул бровь, и по выражению на его худом изможденном лице я поняла, что сейчас будет каламбур. – Но такое оправдание не поплывет, – закончил он.
Я села рядом с ним.
– Довольно, – я не могла перестать смеяться. Отец поднял кружку обеими руками и сделал глоток кофе. – Что это ты так рано встал?
Он повернулся лицом к озеру.
– Хотел увидеть рассвет, – последовал ответ. Я посмотрела в том же направлении, что и он, и мы некоторое время помолчали. – Мне наверно, следовало бы прочесть тебе нотацию, – отец мельком взглянул на меня. – Но… – он замолчал, улыбнулся, пожал плечами и указал за окно, где все небо стало бледно-розовым, как пуанты Джелси. – Разве не чудо? – произнес он почти шепотом.
– Да, – пробормотала я.
– Не знаю, сколько таких рассветов я пропустил, приняв на веру, что они были, – сказал он, глядя на озеро. – Я говорил себе, что каждый день буду вставать рано, чтобы их видеть. Но должен тебе признаться, малыш, – продолжал он, глядя на меня, – я так устал!
И как только он это сказал, я заметила, что он действительно выглядит измотанным как никогда. На лице появились морщины, которых прежде не было, и мешки под глазами – признаки усталости, от которой не избавиться с помощью крепкого сна хоть бы и в течение нескольких суток подряд.
И я никак не могла это исправить. Поэтому только кивнула и придвинула свой стул поближе к отцу. И вместе мы наблюдали, как светлеет и преображается небо, как начинается новый день.
Наконец я поняла, что имел в виду Диккенс. Это было одновременно лучшее и худшее из времен, потому что все смешалось. Все шло отлично и с Генри, и с Люси, и на работе, и даже с братом и сестрой, но с каждым днем отцу становилось все хуже. Перестал приезжать грузовичок «ФедЭкс», привозивший ему служебные документы, и я три дня прождала, не зная, что он больше не приедет. Однажды, когда отец прилег после полудня, мама сказала, что решением фирмы его отстранили от работы над делом, которым он занимался. Из-за этого у отца началась небывалая прежде депрессия. Он перестал одеваться, едва причесывался и сердился, когда с ним пробовали заговаривать. Я с горечью вспомнила о том, каким он был прежде жизнерадостным и смешливым.