– Спасибо, что пришел, – поблагодарила я, и он понял, что я имею в виду похороны. – Я тебе очень за это признательна.
– Не надо благодарить, – сказал он и грустно улыбнулся. – Мне твой отец очень нравился. – Я обратила внимание на прошедшее время глагола и не решилась ничего ответить. – И у тебя получилась прекрасная речь. Я тобой гордился, Тейлор.
Я посмотрела на непослушную прядь, упавшую ему на лоб, и мне захотелось откинуть ее и поцеловать его, рассказать, что я чувствовала все это время, хотя до сих пор не позволяла себе признаться в этом.
– Итак, – он засунул руки в карманы, – что ты делаешь в лесу? Заблудилась?
– Нет, – честно ответила я, – не заблудилась. – Я вздохнула и поняла: то, что собираюсь сделать, идет вразрез со всем, что делала до сих пор. Я намеревалась столкнуться лицом к лицу с тем, чего боялась больше всего. Но этого хотел мой отец. И в глубине души я знала, что время для этого пришло.
– Я испугалась, – призналась я. – Но мне не следовало отталкивать тебя.
Генри кивнул и посмотрел себе под ноги. Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь шелестом листьев и отдельными криками птиц. Я знала, что отступать нельзя.
– Интересно, – продолжала я, – как ты отнесешься ко второй попытке? – Я ждала ответа и пыталась представить, что думает Генри. Сердце учащенно билось. Было мучительно, но мне все же казалось, что это лучше, чем бежать и прятаться.
Он посмотрел на меня и улыбнулся.
– Наверно, это зависит от обстоятельств, – медленно проговорил Генри. – Но вообще – положительно.
Я улыбнулась ему в ответ, может быть, впервые за эти дни. Нам многое еще предстояло обсудить и понять. Но я чувствовала, что вместе мы справимся.
Я сделала шаг к нему навстречу и подумала о словах, которые мы вырезали пять лет назад на настиле пристани: наши имена и слово «навсегда». И, прежде чем я потянулась, чтобы поцеловать его, подумала, что, может быть, написанное верно.
Я плотнее запахнула кофту и села на влажную траву. Подходил к концу август, становилось прохладно. Листья, все лето бывшие ярко-зелеными, стали понемногу желтеть и краснеть. Я часто приходила сюда с тех пор, как установили мемориальную табличку, она по-прежнему заставляла меня улыбаться, вздыхать и скучать по отцу.
Указания отца мы нашли вместе с завещанием. Его должны были похоронить в Стэнвиче, но он также хотел, чтобы табличку поместили и здесь, в Лейк-Финиксе, где он провел несколько лучших своих дней. Трудно было поверить, что отец действительно хотел табличку с такой странной надписью, но я сказала брату, что ни к чему отец не относился серьезней, чем к каламбурам. Так здесь, на небольшом кладбище Лейк-Финикса, появилась единственная эпитафия-каламбур: «Робину Эдвардсу, любимому мужу и отцу… На этом выступление защиты окончено».