Застолье в застой (Коротич) - страница 97

»

Беззаконие вошло в привычку. Люди узнавали новую власть, понимали, что они объединены с ней не общим делом, а страхом, и привыкали к такой жизни. Подавлялись все слои населения, в том числе и тот самый рабочий класс, то самое крестьянство, об интересах которых так вдохновенно болтали большевики на пути к власти. Элита в новых условиях не вызревала, а назначалась, но о ней речь пойдет дальше.

Пока же, кроме вранья о всеобщем равенстве (какие уж тут элиты?), была запущена еще одна страшная бацилла, разлагавшая общество на корню, — зависть. Как бактерии чумы или сибирской язвы, она жила всегда, но вызывала эпидемии только в благоприятных условиях. Советская власть запустила эту бациллу в переустроенную ею жизнь, где зависти оказалось привольно.

…Несчастный гоголевский чиновник Башмачкин не завидовал «значительному лицу», осязая разницу в их общественном положении. Сегодня американец из среднего класса не завидует миллиардеру Биллу Гейтсу, понимая, откуда у того деньги, и сознавая всю меру пристального контроля над заработками «компьютерного короля». Зависть людей неразмышляющих, воплощенная в призывах «Забрать и поделить!», «Грабь награбленное!», стала лозунгом, начертанным на красных большевистских знаменах. Сегодня под ними сражаются «лесные армии» в Боливии, Перу и на Филиппинах, грабящие соотечественников побогаче, но зовущие грабежи «коммунистическими экспроприациями». До чего же быстро кандидаты в Робин Гудов превращаются в обычных налетчиков! Уроженец Киева, замечательный философ Николай Бердяев назвал коммунизм «идеологией зависти», чем-то вроде срамной болезни. Вспоминая о своей одесской молодости, писатель Юрий Олеша, выросший в небогатой семье, рассказывал: «Я никогда не завидовал… Чужая ограда не пугала меня и не угнетала моих чувств. Напротив, поставя на нее локти и глядя в чужой сад, я как бы взвешивал то, чем обладали другие, сравнивая его с тем, чем буду обладать я. Ни статуи чужих садов, ни цветники, ни дорожки, сверкающие суриком гравия, не раздражали моего самолюбия, когда я, маленький гимназист, приходил из города готовить к переэкзаменовкам богатых сверстников».

Мне попались на глаза изданные в Лондоне воспоминания князя Владимира Оболенского, где он в основном размышляет именно о моральных катастрофах, случившихся в бывшей его стране, и пишет о том, как под влиянием демагогии «народ впал в безумие со всеми сопутствующими явлениями — манией величия, манией преследования и прочими навязчивыми идеями». Одной из таких навязчивых-навязанных идей князь определял зависть, проявлявшуюся разнообразно, даже по мелочам. Он вспоминает, как однажды в обществе таких же оборванных и ограбленных жителей страны ехал куда-то в революционном поезде без билетов, где в четырехместное купе набилось шестнадцать человек, а в коридор — без счета. Ехавшие в коридоре вскоре начали завидовать тем, кто ехал в купе. «Мы, — пишет Оболенский, — внушали зависть, периодами переходившую в жгучую ненависть. Коридорные стояльцы начали с отчаянием колотить в нашу дверь и требовать, чтобы мы их впустили