— Папа был прав. Но ты не человек. А что с такими надо делать?
— Сжигать.
— Как ты писал в твоей тетрадке, которую у тебя нашли воспитатели в детдоме?
— Да.
— Отлично!
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в кабинет заглянула Анна Аркадьевна с томиком Пушкина. Она уже открыла рот, чтобы сообщить Христофорову, что поэму «Руслан и Людмила» пустили на бумажные самолетики младшие пациенты отделения — тихие одиннадцатилетние шизофреники Толик и Валик. Узнав об этом, Шнырьков то ли обрадовался, то ли расстроился — не понять, но катается по полу и требует укол. Может быть, вступление к безвозвратно утерянной поэме можно заменить отрывком из «Евгения Онегина»? Начало там короткое, да шибко бессвязное — она уже посмотрела. А вот письмо Татьяны очень даже ничего. Не хуже, чем «У Лукоморья дуб зеленый…» Ну и Шнырьков успокоится.
Ничего этого, однако, она сказать не успела, потому что Христофоров сделал страшные глаза и обратился к ней незнакомым голосом, кивнув на понурого подростка:
— Группенфюрер! Вы вовремя. Допросить — и в крематорий.
Фашист побледнел и принялся раскачиваться вперед-назад. Анна Аркадьевна замерла с книгой в руках. Куда только не водила она своих подопечных: и в душевую, и на горшок, и в спецшколу, и на комиссию по делам несовершеннолетних… Но чтобы в крематорий…
Христофоров знал, что случайных совпадений не бывает и какой-то всеобъемлющий закон нанизывает события на шампур человеческой жизни в правильной последовательности, даже если правило это становится очевидным много позже. Но в следующий момент он едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по ляжкам, когда на излете немой сцены женский голос с металлическими нотками сообщил откуда-то сверху: «Внимание! Сработала пожарная сигнализация».
Фашист встрепенулся и посмотрел на доктора, собираясь что-то сказать, но Христофоров жестом остановил его и с интонацией гестаповца штурмбанфюрера Франца Маггиля из фильма «Вариант „Омега“» с сожалением произнес:
— Ну вот, наш крематорий опять сломался!
Конечно, у любимого актера Калягина получилось бы лучше, но и у него вышло ничего, судя по лицам Анны Аркадьевны и Фашиста.
— Группенфюрер, допросить — и в газовку! — скомандовал он, пока воспитатель не испортила произведенный эффект неуместными вопросами, и, обернувшись к подростку, по-немецки спросил: — Знаешь, что такое газенваген?
Фашист совершенно побелел:
— Я знаю, мне отец рассказывал. Я не больной, я нормальный. Нормальный!
— Ну, это мы непременно выясним, — обнадежил его Христофоров. — У нас с тобой будет много дней, чтобы во всем разобраться.