— Откуда ты знаешь? — Суицидничек скинул одеяло и сел на кровати.
— Тумбочка не закрывается. Я взял и прочитал.
Суицидничек пошарил в тумбочке.
— Отдай!
— Сыграешь с нами в «собачий кайф» — отдам. Или завтра вслух читать будем.
— Сыграй, — выступил Существо. — Я тоже боялся, а потом понравилось.
— А если воспитатель зайдет?
— Травиться не боялся, а воспиталки боишься. Спит она давно.
— Сначала отдай!
— На! — Омен вытащил из-под матраса тетрадь. — Правила объяснять или слышал?
— Слышал… Дай честное слово, что не возьмешь больше.
— Честное слово, — легко согласился Омен. — Объявляю соревнование, кто больше кайфов словит.
— А как счет вести? — спросил Существо. — Записывать нельзя, найдут.
— Зарубки на косяке ставить, — предложил Фашист. — Как Робинзон Крузо.
— Есть чем? — заинтересовался Омен.
— Будем фантиками от конфет считать, — постановил Омен. — Со всех передач конфеты оставляйте себе, а фантики мне сдавайте. Один кайф — один фантик. Я судьей буду.
— Может, тебе конфеты сразу отдавать? — спросил Существо. — И ты нам тоже обратно. Конфетами.
— Мне передач не приносят, — справедливо заметил Омен. — Решат, что я у вас отнимаю. Вы сами ешьте, а судье платите жвачками, их я больше люблю.
— Конфеты «Маска», — сообщил Существо. — Пятнадцать штук осталось. Кто хочет?
— Зарплата для судьи, — напомнил Омен.
— В долг можно?
— На первый раз — да. Кто впереди окажется, тот письмо рыжей пишет.
— Что же мы напишем? — спросил Существо.
— Книжку у Шныря отымем. Оттудова и перепишем, про любовь, — решил Омен.
* * *
«Узелок завяжется, узелок развяжется, а любовь — она и есть только то, что кажется», — сообщала о сокровенном певица из радиоприемника.
Христофоров еще раз оглядел в щелку комнату трудотерапии: сидят, голуби. Омен, Фашист и Существо, искоса взглядывая на то, как проворно вяжет макраме Суицидничек, похоже, имели все шансы через пару занятий освоить древнюю технику узелкового плетения.
Элата тоже плела, от усердия даже язык высунула. Поначалу макраме числилось трудотерапией для девочек, но с появлением подаренного спонсорами швейного класса незаметно стало занятием и для парней. От скуки к моменту выписки из больницы некоторые владели им в совершенстве.
В отделении по коридору фланировал Шнырь, смотрел под ноги, бубнил под нос. Христофоров потрепал его по плечу.
Месяц уже прошел, он мог бы ему объяснить, что все выписки задерживались из-за карантина, но Шнырь не интересовался числами. Его мать уже несколько раз не пришла на родительский день — видать, наладилась личная жизнь, а значит, в больничке ему пока лучше. Тут и макраме, и рисование, и поэзия Пушкина. Детская больница — рай по сравнению со взрослым психоневрологическим интернатом, где Шнырьков неминуемо окажется — раньше или позже. Нельзя отнимать у ребенка детство.