Выкурил сигарету, поозирался по сторонам: куда бы пристроить окурок. Кинул вниз, на пути. Понял, что зря отпросился с работы: что ему дома делать? Развернулся и пошел обратно к метро, убеждая себя в том, что тщательное заполнение историй болезни — лучшее, чем он может занять себя сегодня вечером.
* * *
— Вы зачем книгу у Шнырькова отобрали, архаровцы? — спросил Христофоров у всей «четверки».
— Мы не отняли, а почитать взяли, — сказал за всех Фашист. — На время. Вот, возвращаем.
Шнырь схватил протянутую книгу и спрятался за спиной Христофорова.
— Поняли у Пушкина что-нибудь?
— Поняли, что Шнырь домой никогда не попадет, — ответил за всех Существо.
— Неверно поняли, — Христофоров потрепал Шныря по голове. — Одни стихи учат, другие макраме плетут. Будут у меня на память о вас салфетки к Новому году? Вот одна пациентка уже сделала мне подарок — замечательный плетеный кот. Очень на моего похож.
В кабинете повертел на пальце тяжелую связку ключей. Вспомнил шутку студенческой поры: «Что отличает психиатра от пациента? — Наличие особого предмета». Выбрав из связки, погладил пальцем особый предмет: гладкий трехгранник — психиатрический ключ. Кто-то из коллег рассказывал ему, что открывал таким двери в поездах. Психиатры похожи на вагоновожатых: и те, и другие движутся в строго ограниченном тесном пространстве по кругу с давно известными остановками в привычных пунктах. Пора выписывать Шнырькова — это значит, они с ним в очередной раз приближаются к пункту Б. Пройдет не так много времени, и Шнырь вновь объявится в пункте А.
— Доктор, можно к вам? — В дверь заглянула молодая женщина. Христофоров напряг память: мать Суицидничка из «четверки».
— Как вас пропустили? Разве сегодня родительский день?
— Охрану упросила, а тут мне воспитатель открыла, она мне телефон давала, вот я и воспользовалась. В приемный день к вам обычно очередь, а мне надо без спешки поговорить.
«Всем надо», — хотел буркнуть Христофоров, но сделал вежливое лицо.
— Вам повезло застать меня, я сегодня выходной. Проходите, раз уж пришли.
— Меня беспокоит мой сын, — начала она, сев около стола.
— Поздравляю, не все матери в наше время могут этим похвастаться.
— Не смейтесь, пожалуйста.
— Я не смеюсь, у меня манера общения такая.
— Мне кажется, это я виновата в том, что он сделал.
— В чем именно? Что он не захотел жить?
— Во всем.
Сцепила руки на коленях и замолчала. Христофоров приготовился к долгой беседе.
— Он у вас единственный ребенок? — осторожно начал он.
— Единственный, долгожданный, любимый. Понимаете, я слишком сильно его хотела и слишком долго ждала.