— Не хочу быть ни тюленем, ни енотом.
— И не надо, главное — спите. Спите до вечера, в крайнем случае — до обеда. Если вам хочется проснуться и кажется, что пора вставать, переворачивайтесь на другой бок — и снова спите. Спите до тех пор, пока не приснится кошмар, потому что если вы будете спать «через не хочу», он вам непременно приснится. Вот тогда вставайте, умойтесь и хорошо покушайте. А после позвоните мне и скажите, что я был прав. Если все сделаете верно, рассчитываю, что вы застанете меня уже по пути домой, и я расскажу вам новости с работы, которую вы с полным правом прогуляли.
На прощание он неловко чмокнул ее в щеку: скорее дежурно, чем лично, и потом думал об этой неловкости, пока скользил по толстому, бугристому слою льда до метро — центр города, а не посыпано. Возле второго подземного перехода остановился покурить. За спиной зашелестело. Он обернулся: на краю мусорки сидел воробей и трепал пустой мятый пакет из-под чипсов — поддевал клювом, пытаясь просунуть внутрь голову, теребил из стороны в сторону, злился, что не получается. Наконец уронил пакет на землю и принялся таскать его по тротуару, пытаясь высыпать остатки крошек.
Христофоров пошарил в карманах, подошел к ларьку и купил такой же пакет. Смял его, пожамкал между ладонями и, когда внутри фольги перестало лопаться и хрустеть, разорвал верхушку. Воробей продолжал поединок с пустым пакетом. Не зная, как его подманить, Христофоров неловким движением сеятеля сыпанул часть крошева на тротуар и прислонил широко раскрытый пакет к урне.
— Лучше бы людям помогали, — бросила на ходу пожилая женщина в сиреневом берете.
* * *
Шнырь семенил за воспитательницей, подтягивая штаны, — те всё норовили сползти с плоского зада. Его болезненная худоба значилась отдельным пунктом в списке забот Христофорова, которому все никак не удавалось откормить Шныря на больничных харчах.
Высокие своды больницы, широкая лестница, морозный воздух, без спроса врывающийся из открываемых дверей в вестибюль, пугали Шныря. Он забыл, как пахнет улица, и осторожно принюхивался, словно зверек, привыкший к смраду родной норы. Хотел поскорее очутиться дома — в отделении. Боялся отстать, потеряться и потерять книжку с курчавой, похожей на баранью, головой на обложке. В книжке написано много слов, стоящих шаткой лесенкой друг над другом, и все ему надо выучить, а зачем — он забывал, вспоминал и снова забывал. А вот человека-барана запомнил хорошо: Пушкин Руслан, нет — Евгений.
У дверей в отделение догнали Христофорова — тот остановился на последней ступеньке, чтобы отдышаться. Шнырь восхитился своей удаче: в первый раз он встречает Христофорова не внутри, а снаружи, где все совсем в другом свете и нет никакого удава, а есть доктор, который, конечно же, скоро его выпишет.