— Ох, ну твою ж мать! — восхищались старухи.
Новикова не спешила огласить сводку новостей, показно зевала и поводила плечами.
— Ну, как там твои-то? — не выдерживал кто-нибудь повышенно любопытный.
— Хто? — Новикова умело делала вид, будто не понимает подоплеки.
— Хто? Постояльцы, хто? — возмущенно вскидывались предвкусители.
Новикова поправляла волосы и проделывала еще ряд манипуляций, замедляющих действо. Наконец с ленивым достоинством удовлетворяла публику:
— Да что им? Нагримуются, как говны, и сидять!
Мама заболевала длительно, и Геля успела привыкнуть к названию болезни — фибромиома — и имени лечащего врача. Тем более что имя было дворовое — Мария, только отчество диковинное — Эйвазовна. «Гормональный сбой», — повторяла мама за Эйвазовной.
— «Плохой кровоток в органах малого таза», «субсерозная», «субмукозная», — и другие научные слова.
Кроме слов, болезнь не выражалась, пожалуй, ни в чем. Лишь иногда за завтраком мама пугала Бабуль:
— Опять выделения. И на горшок вставала три раза.
Бабуль роняла чашку:
— Срочно оперироваться! Мария Эйвазовна настаивает. Чего ты ждешь?
Но было похоже, что мама по-своему гордится фибромиомой и не хочет с ней расставаться. На слова Бабуль она только смеялась своим загрудинным смехом. Так продолжалось до приступа, когда Геля увидела кровавую простыню, торопливо уносимую Бабуль, и услышала сдавленные подушкой мамины вопли. С врачом «скорой» долго препирались, куда везти.
— Только к Марии Эйвазовне! — в один голос твердили мама и Бабуль.
— Только по месту прописки! — твердил врач.
Маму увезли поле того, как Бабуль сунула что-то врачу в карман — наверное, записку Эйвазовне с подробностями. Бабуль тоже уехала на «скорой». Геля очень любила оставаться одна и рыться в маминых вещах, а проголодавшись, намазывать хлеб маслом и сверху класть толстый шмат колбасы, а не хлебать скучный суп.
Вернулась Бабуль затемно, и Геля поняла смысл выражения «нет лица». Вместо лица у Бабуль была белая маска, словно у немого Марселя Марсо, которого часто показывали в киножурнале «Новости дня».
— Операция не очень удачная. С осложнениями, — осторожно сказала Бабуль.
— Но Эйвазовна… Вы же так ее хвалили! — выступила Геля не без вызова.
Бабуль отмолчалась и предупредила:
— Я буду ночевать в больнице. Костя за тобой присмотрит. Кажется, начинается перитонит.
— Что это? — спросила Геля, расплывчато догадываясь, что ничего хорошего.
— Воспаление брюшины. Так бывает после операций, но достаточно редко.
— Она умрет? — после смерти деда Геля задавала этот вопрос при всякой опасности.