Я опять надела свитерок, — к вечеру, тем более, стало свежо — и собралась было уходить. Но он сказал с приятной своей улыбкой:
— Что это вдруг? Ни о чем еще не договорились, и вы уже хвост елкой... Ведь мы же были не один день в переписке. И сейчас вот так, на ночь глядя, поедете? Да и вон дождь собирается. А я вас даже проводить в этот момент не могу... Или вас, может быть, расстроили мои показатели? Разве я вам не писал, что я об одной ноге?
— Об этом вы, конечно, не писали. Но это и не имеет большого значения.
— Но что же, в таком случае, имеет?
— Душа, — сказала я.
Даже сейчас не могу понять, почему я тогда так дерзко сказала.
— А что же, вы считаете, что у меня души нет?
Тут я растерялась. Действительно, как на это ответить? И для чего я завела этот ненужный разговор.
— Видите ли, — сказала я.
И больше ничего не успела сказать.
Ударил гром, — да такой страшный, раскатистый, что, казалось, задрожал домик. И засверкала, рассекая небо, молния.
— Ах, хорошо, — схватил костыль Ефим Емельянович, когда застучал, загремел дождь по крыльцу, по железной крыше, по стеклам окон. — Ах, благодать какая. Давно его ждали. Ведь сухость вокруг невозможная. — И как заплясал с костылем. — Ну, теперь вы, Тонечка, у меня в плену. Дождик-то, глядите, с пузырями. Стало быть, минимум на всю ночь. Куда же вы денетесь? Нет, нет и нет. Вы — в плену.
Тут я сильно удивилась и даже испугалась, как он вскочил на очень высокую табуретку, стоявшую у стены. И, стоя на одной ноге, не опираясь на костыль, стал вынимать из антресолей раскладушку. Ну, думаю, грохнется сейчас — и конец ему. А что я буду тогда с ним делать? Ведь может разбиться насмерть.
— Да зачем? — говорю, уже догадавшись, что он хлопочет для меня. — Я все равно уйду.
— Нет, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети. Не расстанемся с тобой ни за что на свете.
Вот так стоит он на одной ноге на табуретке с раскладушкой в руках, прислонив ее слегка к стене и почти что поет:
— Нет, не пустим, птичка, нет. Оставайся с нами. Мы дадим тебе конфет, чаю с сухарями.
Пришлось мне переночевать. Он улегся на раскладушке, а меня устроил на кровати в другой комнате, объяснив, что после выпивки он ночью иногда всхрапывает. А это, говорил, для первого знакомства может создать нежелательное впечатление.
И все это говорил с улыбкой.
А дождик стучал, гремел, хлюпал.
— Это он для нашего огорода старается, вон как хорошо поливает, — радовался Ефим Емельянович, глядя в окно на дождик. — У меня как раз сейчас с водопроводом затруднение. Все не могу наладить трубу. Главное некогда. И ведь всю жизнь будет некогда. И может, это хорошо...