И он вдруг впервые обнял меня правой рукой, придерживая, левой баранку.
— А я живу и радуюсь, что я еще живу, — сказал он, снова положив обе руки на баранку. — И никого ни осуждать, ни поучать мне не хочется. И не хочется думать, что мое время тоже уже прошло...
Он вдруг замолчал. А молчит он всякий раз, я это уже заметила, как бы сердито, и лицо его в такие моменты искажает мука.
Все-таки я попыталась его снова разговорить, спросила, что он думает о Гале Тустаковой, о Галине Борисовне, и ее муже?
— Неохота мне о ней думать. И зачем? — повернул он ко мне действительно сердитое лицо. — Пусть о ней думает тот, кому больше надо...
Тогда я, даже чуть преувеличив, рассказала, как она относится к нему с каким увлечением и интересом.
— А мне все это безразлично, — опять отчего-то повеселел он. — Я никогда и раньше не относился к людям в зависимости от того, как они ко мне относятся. Это только очень слабые люди так приноравливаются: ты меня похвали, я тебя похвалю, ты — мне, я — тебе. Это жалкие души... И оленю ведь едва ли интересно, что о нем думает волк... А эта Галина Борисовна что вам — хорошая подруга? — снова повернул он ко мне как будто уже насмешливое лицо.
И тут я, похоже, затруднилась:
— Ну, как сказать...
— Ага, понятно, — засмеялся Ефим Емельянович.
И уже всю дорогу был веселый.
Вскоре мы действительно зарегистрировались, и он подарил мне золотое кольцо.
— Первая моя жена колец не носила, — объяснил он. — Они тогда, казалось, навечно вышли из моды. А теперь вот опять вошли. Многие, я вижу, носят. И вы, может, захотите...
— А вы? — спросила я.
— А мне оно, это кольцо, будто и ни к чему. У меня работа такая, что я его и потерять могу. И вообще, я, пожалуй, обойдусь, — засмеялся он.
А я была счастлива, что у меня есть муж, что я замужем. И пусть, я подумала, все это знают.
Москва, ноябрь 1977 г.