Куинтана совершил ошибку, и я сделал бы то же. Он назвал решение марсианина — которое просто взбрело тому в голову — вызывающим сомнения. Он попытался взять на себя право решать, когда все мы здесь именно потому, что права решать у нас нет. Увидеть это было всё равно что вспомнить что-то мной забытое.
Одна сделка, один терминал. Эти слова значили для меня две вещи: первое это то, что после всего этого времени кто-то ещё торгуется за нашу свободу или право владеть нами, а второе, что необходим только один из нас. Излишне говорить, что в тот же момент я решил, что заключённым, за которого будут торговаться, буду я.
— Давай, — сказал я, помогая ему подняться на ноги. — Всё в порядке. Пойдём, я помогу тебе умыться, — я дал им увидеть, что я поддерживаю его. Немного удачи, и до ушей марсианина дойдёт, что лишь один из трёх — командный игрок, из тех людей, что помогут кому-то, находясь на дне. Куинтана, я был уверен, свой шанс упустил. Браун, обладая терминалом и всем, что на нём было, был впереди. Пока я не видел способа устроить всё так, чтобы получить преимущество, но просто снова иметь в наличии реальную проблему, требующую решения, было подобно пробуждению после долгого и тяжёлого сна.
Браун не покидал отель весь остаток дня, и, осмелившись выползти, когда охранники принесли наш вечерний рацион, сел отдельно, засунув терминал за ворот комбинезона. Куинтана зыркал на него сквозь грозовые тучи бровей, а я придерживался своего плана, но последствия от произошедшего днём разошлись далеко за пределы нас троих. Все в комнате гудели. Других тем для разговоров не было. Марс знал, что мы здесь, и более того, некоторые из нас были ему нужны. Или, по крайней мере, один из нас. Это меняло всё, от вкуса еды до звучания наших голосов.
Запри человека в гроб на годы, корми и пои его достаточно, чтобы он жил, а потом, на мгновение, вскрой крышку и дай ему увидеть свет дня. Мы все были этим человеком, ошеломлённым, смущённым, ликующим и испуганным. Отупение неволи, казалось, отступило на несколько часов, и мы проживали это время глубоко и отчаянно.
После еды Браун ушёл в амортизатор рядом со стеной, изогнувшись в нём так, чтобы никто не смог подкрасться к нему сзади. Я, делая вид, что ничего не изменилось, приступил к моим обычным ночным ритуалам — опорожнил кишечник, принял душ, выпил достаточно воды, чтобы не просыпаться от жажды до того, как вернётся свет. Ко времени, когда нам резко включили ночь, я свернулся в амортизаторе с Альберто. Его тело было жарче моего. Браун, чьи движения я теперь глубоко чувствовал, остался в своём амортизаторе у стены. Отсвет от терминала был оскорбительно тусклым. Я притворился спящим, и думал, что одурачил Альберто, пока тот не заговорил.