Рой пуль прошил ноги Плахина. Он сразу потерял опору и рухнул как подкошенный. В первые секунды ему показалось, что на ноги кто-то просто плеснул кипятком. Но когда попытался вскочить, страшная боль резанула по телу, и он, корчась, обнимая колени, мучительно застонал:
— У-у… что же это? У-у…
Подбежал Решетько, склонился над Плахиным.
— Ваня! Что с тобой?
— Ноги… Да не стой же. Беги. Там еще дот. Слышь?!
Решетько вовремя плюхнулся за камень. По нему справа ударил другой пулемет. Откуда он взялся, было непонятно. Либо пулеметчик из основного дота остался жив и подземным ходом перебрался в запасной, либо это появилась отдельная огневая точка. Гадать было некогда. Рота уже поднялась в атаку, а он, дьявол, уже снова остервенело строчит.
— Ах, гад!
Решетько распластался по земле и кошкой пополз к доту, оборудованному под огромным материковым камнем. Швырять туда гранату было бесполезно. Точно в амбразуру не попадешь, а камень и пушкой не свернуть. Надо подползти. И только туда. Только к самому гнезду.
Оно уже близко, совсем близко. Лижет щебень своим змеиным языком пулемет.
Перед амбразурой ни единого камня. Решетько свернул вправо, прополз немного как бы назад и, зайдя к доту с тыла, взбежал наконец-то на него. За камнем, как в наливной цистерне, торчал круглый железный люк. Решетько попробовал его приподнять, но не смог. Люк был плотно задраен. Что же делать? Как заткнуть твою пасть? Да вот же чем, а ну-ка! Решетько с трудом приподнял большущий камень.
— За Ивана! — И ударил по изрыгающему огонь стволу.
Пулемет умолк. На сопке на какие-то секунды наступила тишина, но сейчас же снизу донеслось нарастающее «ура!». Обрадованные солдаты хлынули на высоту. Решетько смахнул рукавом гимнастерки пот с лица, спрыгнул к люку и деловито постучал прикладом в чугунную крышку.
— Эй, господа! Вылазь. Кончилась ваша власть.
Тишина. Лязг железа. Всхлипывание. Опять тишина.
— Ну, я долго вас буду ждать, шакалы? — обозлился Решетько и еще сильнее забарабанил прикладом.
Люк медленно приподнялся, и из него показались тонкие, почти детские руки, закованные в цепи, а за ними и перепуганное, желтое, как печеное яблоко, лицо японца.
— Я. Моя… Хирохито. Не я… — залопотал он, кивая вниз, на пулемет.
— Вылазь. Не оправдывайся. Стрелял же, рыжий черт. Убивал. Ну!
Японец замотал головой, подергал цепь. Конец ее зазвенел где-то у пулемета.
— А! Смертник! — догадался Решетько. — Прикован, значит. Не доверяет тебе Хирохито. На цепь посадил, как собаку. Ну и сиди, черт с тобой.
Подбежал, запыхавшись, Егорка. Лицо его было и перепугано и безмерно радостно.