– Давай-ка я тебя посмотрю. Дорога длинная, может, и забудешь про болячку свою…
– Ну, если можно, давай, дед, гляди.
– Сымай китель и по пояс заголись, ремень тоже ослабь, ложись на полку.
Сырохватов разделся и лег на вагонный диван. Иван Петрович засучил по локоть рукава рубахи и положил тяжелые, сильные ладони на спину старшего лейтенанта. С полчаса Сырохватов, еле сдерживаясь от боли, терпел то, что с ним творили эти руки. Когда дед закончил, слегка похлопав его по спине, он долго не мог, вернее, не хотел вставать, даже пошевелиться, такая истома прилила к его телу. Такое тепло разливалось от пальцев ног до головы, такая легкость, что действительно не хотелось возвращаться в то состояние, в котором он находился до этого «массажа».
– Вставай, вставай, паря, все у тебя в порядке будет, еще пару разов помну тебя, будешь как огурец свежий.
Сырохватов медленно сел и покачал головой.
– Не кружится голова?
– Немного есть…
– Сейчас пройдет, кровь схлынет и пройдет. Полежи пока.
– Да, ничего подобного никогда не испытывал… – Сырохватов откинулся на спину и вытянулся на полке. – Действительно, ощущения сильные. Спасибо, дед.
– Так и вышло, что, вместо спасибо, меня старший майор Битц, был такой начальник лагеря, в баньку и определил на весь срок.
– Верю…
– Да, многих на ноги поднял, а кому просто помог от боли избавиться, всяко бывало… приезжали всякие большие люди, начальство. Даже самого Лаврентия Палыча, ага, его, его тоже… поясницу ему поправил, снял недуг…
Сырохватов аж привстал от неожиданности.
– Да ну, батя?! Не врешь?
– Чего мне врать, вот сейчас я в купе с тобой, служивый, еду куда? В Москву. Как так? Без пачпорта? Зэк со справкой? А вот так, в купе. Приеду, меня прямо на вокзале встретят и к нему повезут, а ты думал чего? Вру? Не вру я, чистая правда. Здоровье, оно один раз человеку дается, его хранить надоть и беречь. Видно, вспомнил, как я его правил, прихватило, вот и призвал.
– Верю, верю я тебе, верю…
– То-то, а то…
– Прости, батя… – Сырохватов извинился, наверное, впервые в жизни.
Неделя дороги пролетела незаметно, Сырохватов еще два раза подвергся добровольной экзекуции и чувствовал себя очень хорошо. Боль в пояснице вообще ушла, зато появилась какая-то неведомая ранее ему энергия, просто какая-то жажда жизни. Появилось какое-то новое, неведомое ему ранее ощущение, чувство благодарности человеку. Он с удивлением смотрел на этого чудного деда, гордившегося своей службой царю на легендарном крейсере, отсидевшего почти десять лет по чьей-то злой воле и не утратившего доброту и стойкость, буквально излучавшего благодушие и надежность. А встреть он такого в зоне, сломал бы не глядя, как многих, не смирившихся со своей участью. Сломал бы, потому что так было принято. Потому что в лагере только он решал, как кому жить и как дышать. Зэки для него были лагерной пылью, рабами, не более. Такие, как этот, тоже встречались, но их было мало. Они пытались жить сами по себе. Он их гнул и ломал. Теперь он ловил себя на мысли: а вдруг он был не прав? Нет, не всегда, но иногда и он мог ошибиться… Раньше Сырохватов никогда не сомневался в своей правоте. Иначе в зоне нельзя, хозяин должен быть один. Надо же. Отменили приговор через десять лет. Тут что-то не так. Немыслимо!