* * *
Бельский не подвел. С определенными трудностями, но все же ему удалось устроить встречу доктора с задержанным. Правда, отец Виктора осторожно намекнул, что есть какие-то силы, которые упорно не желают подобного свидания и всячески препятствовали его устройству. Ангелине Альбертовне оставалось только догадываться… догадываться о том, что, кажется, в свое время она выбрала не ту сторону политического противостояния, согласившись работать на правящую партию. Но сейчас эти мысли отошли на задний план. Через три дня после разговора с Бельским… через несколько часов после ознакомления с результатами анализов дочери она смотрела на своего подопытного, и ей хотелось смеяться и кричать одновременно. Да, вот сейчас. Не тогда, когда видела, как он имеет ее дочь на грязном полу своего вольера; не тогда, когда ругала Алю за связь с этим ничтожеством; не тогда, когда сообщили, что эта тварь все же сбежала, и теперь существовала реальная угроза не просто всему ее проекту, но и ее жизни и свободе.
А сейчас. Глядя на свое творение, запертое по ту сторону клетки. Клетки, в которую посадила его не она. Клетки чужой, в которой ее слово мало что значило. Ярославскую накрыло волной возмущения и праведной злости. Словно у нее отняли что-то важное. Посягнули на то, что принадлежит ей и только ей. Самым бесцеремонным образом отобрали детище всей ее жизни, и теперь доктору приходилось подключать третьих лиц, чтобы вернуть доступ к нему. Ангелина вдруг с поражающей ясностью осознала, что решение убить его было обусловлено не только стремлением обезопасить себя и не позволить развязать язык подопытному, который отчаянно ненавидел ее, но и нежеланием делиться им. Да. Абсолютным нежеланием видеть свою вещь, свою разработку, свой самый главный научный труд в чужих руках. Объекты исследований должны находиться либо во власти ученых, либо быть уничтожены за ненадобностью.
И что больше всего разозлило доктора и заставило поджать губы — это осознание: нелюдь очень чутко ощущал эмоции доктора. Этот ублюдок… эта тварь сидел на скамье, прислонившись к стене спиной и прикрывая ладонью живот. Ярославская посмотрела на его руки и заметила расползшееся бесформенное пятно крови на его футболке. Он наслаждается пониманием того, что больше не принадлежит доктору. Своеобразная мнимая свобода. Не в том смысле, в котором принято понимать это слово. А свобода непосредственно от нее.
Спиной она чувствовала присутствие Покровского, наверняка, сложившего на груди руки и неотрывно смотревшего на заключенного. Показывает, что Ярославская находится под его охраной. Странно… и, возможно, опрометчиво, но ощущая буквально кожей всю ненависть объекта, доктор совершенно его не боялась. Как не боится опытный дрессировщик молодого льва, выходя с ним на арену цирка. Испытывая при каждой встрече не страх, а желание попробовать еще, понять, как далеко можно зайти в этот раз.