Бес медленно поднялся со скамьи и шагнул к доктору.
— Убирайся, я сказал.
— Я могу назвать по датам каждое ваше тайное свидание. Но это ведь тебе ни о чем не говорит? А тот факт, что я сама готовила их? Так же, как те самые книги и аудиокассеты с музыкой? Помнишь тот ваш раз после того, как тебя избили? Тогда мне даже пришлось уговаривать ее прийти к тебе. Вид у тебя был, прямо скажем, так себе тогда.
— Выметайся.
Еще один шаг навстречу, и доктор буквально спиной чувствует, как меняется, учащается дыхание ее охранника.
— Ты знаешь, я часто думаю, что Ассоль намного сильнее меня. Потому что я была бы неспособна на такие жертвы. Даже во имя науки. Принять в себя недочеловека? Презренную тварь, подобную тебе? Знаешь, куда она бежала после ваших встреч? В ванную комнату, чтобы смыть с себя следы твоих грязных лап. А оттуда к тому, кто помог бы забыть об этом унижении.
Нелюдь вдруг снова усмехнулся.
— Я повторю свой вопрос, доктор. На что ты рассчитываешь, явившись сюда и старательно опуская в моих глазах свою дочь? Думаешь, я поверю хотя бы одному твоему лживому слову? Что может побудить мать так отзываться о собственном ребенке перед таким недочеловеком, как я? Перед полным ничтожеством? Если вы вместе претворяли в жизнь ТВОИ планы, то почему сюда ты пришла одна? Почему позади тебя стоит твой шкаф, а не дочь? У тебя ведь нет правдивых ответов ни на один мой вопрос, доктор? Тогда проваливай отсюда. И как можно дальше. Потому что я уже начал тянуть за собой тебя и твоих приспешников. И продолжу делать это со всем удовольствием, на которое способны звери, разрывающие надвое своих дрессировщиков.
Теперь нелюдь стоял уже вплотную к решетке камеры, впиваясь в нее длинными смуглыми пальцами. Прогоняя Ярославскую и в то же время, и она чувствовала это кожей, жадно ожидая ответа именно на свой последний вопрос.
— А после ванной комнаты она шла к тому мужчине, который помогал ей забыть твои прикосновения.
Верхняя губа ублюдка начала подрагивать, слегка обнажая зубы.
— Ты ведь верил ее рассказам о жестокой матери, отправлявшей ее к Бельским на неделю-другую? Ты упивался осознанием собственной значимости для нее. Тебе ведь было приятно до дрожи, что для нее приоритетом был твой грязный вонючий вольер, а не огромный особняк Бельского, превосходившего тебя во всем.
Глухой рык сорвался с оскаленных губ мужчины, и Ярославская невольно отпрянула назад всем корпусом.
— Он дарил ей украшения, а она говорила, что это от покойной бабушки. Я знаю все это, нелюдь. Как знал и ты. Ты ведь чувствовал его запах на ней. Но продолжал озираться вокруг только через черную кружевную ширму. Но всему приходит конец.