— Как же вы собираетесь это делать?
— Еще третьего дня я не имел об этом ни малейшего представления. Однако вчера мне рекомендовали Германа Ивановича. чудесное стечение обстоятельств. Герман Иванович представил свои статьи и результаты исследований, которые посвящены именно разысканию и принятию мер по нейтрализации моровых дев. и как раз в Персии, я правильно понимаю, Герман Иванович?
Тот отвесил согласный поклон.
Лукьянов смерил немца недовольным взглядом. Сейчас ему казалось уже немыслимым, что каких-то полчаса назад этот человек мог произвести на него хорошее впечатление. Гладкий, скользкий авантюрист. И Лукьянов, не скрывая своего пренебрежения, обратился к нему:
— И как же вы. э-э. Герман Иванович, собираетесь их ловить? Этих своих. моровых дев?
— О, я не собираюсь их ловить, — разулыбался тот.
— Не собираетесь? Тогда что же вы собираетесь делать?
— О, я собираюсь установить, действительно ли они обитают там, где на них было указано.
— И если найдете?
Шоске кинул лучезарный взгляд на Ольденбургского. Тот поощрительно кивнул.
— О, я имею методы их нейтрализовать.
Лукьянов вздернул брови.
— Да? Каким же образом, позвольте узнать?
Шоске перевел на него сияющие глаза и произнес:
— Я умею превращать моровых дев в ромовых баб.
Гартмут Шоске не был врачом.
Он был единственным сыном овдовевшего дармштадтского булочника, уважаемого в городе человека, поставлявшего свежий хлеб ко двору самого великого герцога Гессенского. Мать Гартмута была из лужичан, она умерла, когда мальчику было два года, но он хорошо помнил ее голос и мягкие славянские слова колыбельных, которые она пела ему. Уже достигнув зрелого возраста и заслуженного положения, Гельмут Шоске предпочитал печь хлеб сам — поднимался засветло, разжигал большую печь, замешивал муку и к восьми часам утра становился за прилавок — продавать буханки и булочки, кухены и крендели. Пытался он приобщить к ремеслу и своего сына, но мальчик оказался слишком непоседлив, чтобы ответственно иметь дело с мукой и дрожжами. И хоть отец учил его ремнем, малолетний Шоске переносил эти неприятности на удивление стойко — натянув спущенные штаны, он взглядывал на сурового учителя своими всегда смеющимися карими глазами и весело бежал играть. Этот добродушный смешливый мальчуган завоевал сердца всех соседей, которые вечно потчевали его лакомствами, и даже хмурый озабоченный Шоске-отец, ежедневно наблюдая эту общую любовь к своему непослушному чаду, наконец признал, что парнишка у него ничего, славный парнишка. Тогда-то и пришла отцу в голову мысль поставить сынишку за прилавок хотя бы в утренние часы — чего он расточает свои улыбки зря. Глядишь, и товар пойдет лучше.