Решение было весьма разумным — из Гартмута получился отличный продавец. Он обслуживал покупателей с такой веселой непринужденностью, был так открыт и искренен, нахваливая пироги и пышки, что мучная снедь исчезала с полок с невиданной быстротой. Спрос был настолько велик, что Шоске-старшему пришлось нанять еще двух работников месить тесто — сам он уже не справлялся. В пекарне герра Шоске словно появился чудесный горшочек из сказки, записанной некогда его прославленными земляками-братьями из Ханау, только производил этот горшочек не пресловутую кашу, а десятки разновидностей славного немецкого хлеба.
И деньги научился ловко считать малолетний Гартмут — и не нашлось бы в Дармштадте ни одного человека, который мог бы заявить, что младший Шоске обсчитал его или подсунул черствую булку. Уже и Шоске-отец, исподволь наблюдавший за мальчиком, с удовольствием подметил, что у сына появилось чувство собственности, ответственности за отцовское дело, а это верный знак, что вырастет хозяином и, даст Господь, когда-нибудь примет ремесло. Недалек, видать, и тот день, когда сын начнет интересоваться рецептурой, великим и святым пекарским искусством.
Гартмуту и впрямь нравилась его работа. Он полюбил вставать аккурат к открытию булочной, раскладывать по полкам пышущие жаром, душистые хлебы, принимать первых покупателей, спешащих взять к завтраку горячих хрустящих булочек. Отец огорчился бы, узнав, что Гартмута вовсе не интересуют цеховые секреты и сколько времени нужно томить в горячей воде цельные зерна ржи, замешиваемые в знаменитый фолькорнброт. Мальчик сторонился раскаленной каменной печи, грубых деревянных лотков, в которых вымешивалось тесто. А вот общение с покупателями ему нравилось — нравилось улыбаться, сновать по булочной, ловко взвешивать караваи и отрезать от них ароматные ноздреватые ломти большим острым ножом. Он знал всех покупателей по именам — а их, этих покупателей, было ох как много, были среди них и простые горожане, и придворные великого герцога, и для всех он находил веселое приветственное слово, а они улыбались ему в ответ. Да, отец не прогадал, доверив по утрам малолетнему сыну щелкать на счетах за прилавком. А после обеда Гартмут шел заниматься с частным учителем. Так пролетели три года, когда Гартмуту исполнилось десять лет и отец отдал его в гимназию. Однако по выходным Гартмут все так же обязан был по утрам встречать покупателей.
Однажды — это было в субботу — он проснулся особенно рано. За окнами было совсем темно. Внизу, в пекарне, уже ходили и переговаривались тестомесы, готовясь сажать хлебы в печь. Гартмуту не спалось, им владела странная необоснованная тревога, словно ночью в дом тихонько пробрался вор. Мальчик поднялся и прямо в ночной рубашке спустился по лестнице в пекарню, миновал помещение, где гудела пламенем открытая печь и сновали работники, и очутился в небольшом помещении, где на посыпанных мукой столах отдыхали после печи пышные хлебы. Было полутемно, и первым делом Гартмут услыхал какой-то писк. Он в ужасе отпрянул, решив, что в помещение проникли крысы. Ужас только усилился, когда он разглядел меж столов шевелящуюся темную массу.