К концу дня он совершенно обессилел. Теперь дьявольские лица и горбатые силуэты чудились ему везде, подмигивали из-под столов, заглядывали снаружи в окна. Не нужно было особенно напрягаться, чтобы вызвать перед глазами череду кривляющихся нечеловеческих лиц. Но ни одна из этих химер не вызывала ни страха, ни омерзения — он понимал, что они рождены его воображением. Стоило встряхнуться и заняться обычными делами — и чудища, порожденные его дневными грезами, немедленно рассеивались. Однако он уже приобрел навык отличать реальное от мнимого, уже настроил особым образом свое зрение, так что эти уроки в пекарне не прошли даром. Он был готов к завтрашнему дню.
На воскресный рынок ему удалось выбраться только к самому закрытию. С утра было особенно много покупателей, и этот поток не иссякал почти до вечера. В отместку за вчерашнюю невнимательность отец никак не хотел отпускать его и весь день выговаривал по любому удобному поводу. Однако под вечер отпустил со строгим наказом возвращаться к ужину. Дольше Гартмут не хотел задерживаться и сам — он совсем не был уверен в том, что сегодня удастся выполнить задание Берлепша.
К его появлению рынок уже основательно поредел — добрая половина торговцев разъехалась по домам. Оставались самые упорные, в основном крестьяне, добиравшиеся сюда на своих повозках издалека. Еще не стемнело, но сумерки были недалеки. Гартмут остановился на краю рыночной площади в некоторой растерянности — он не понимал, куда идти. Грязь и мусор были всюду, как это всегда бывает к закрытию рынка. Их уже принялись сгребать в кучи, чтобы утром вывезти на свалку. Гартмут отправился бродить между рядами, иногда старательно нагибаясь и нашаривая взглядом под лотками что-нибудь омерзительное и страхолюдное. Однако за полчаса блужданий ему попалась на глаза только раздавленная селедка да кучка гнилых картофелин. Даже рядом с рыбной лавкой, где здорово ощущалось рыбное зловоние, мостовая была усеяна лишь жемчужной чешуей.
Гартмут собрался было уходить. Разочарования он не чувствовал — он и был готов к такому исходу событий. Но когда он уже поворачивал на улочку, которая вывела бы его с рынка, краем глаза он уловил в канаве какое-то движение. Его безустальное воображение мгновенно подало ему готовую картинку — здоровенная крыса, темно-серая, с мокрой слипшейся шерстью, с острыми желтыми зубами, ползет, принюхиваясь, по склизкому дну, среди окурков и объедков. Но, поворотившись к канаве, он увидел, что это не крыса. И, подобно мощному позыву тошноты, страх и омерзение поднялись в нем при виде того, что шевелилось в канаве.