Немедленно, без раздумий и предупреждений, дух пошел в атаку.
На платформу выскочило черное, змеевидное на высоких мохнатых паучьих лапах. Передвигалось оно молниеносно — не успел Гартмут отступить, как оно уже оказалось у его ноги и низко присело, готовясь прыгнуть. Мальчик увидел полные злобы человеческие глаза, глядящие на него с чешуйчатой змеиной морды. Не в силах сдерживаться, он взвизгнул — и это было последнее, что он помнил.
Очнулся он, когда кто-то похлопал его по щеке. Он лежал на платформе, вокруг столпились люди. Какая-то женщина взволнованно звала полицию. К нему склонился интеллигентный господин в очках и мягко произнес:
— Ну, вот ты и очнулся.
Гартмут лежал на спине и чувствовал, как холоден под ним перрон. Крупная дрожь сотрясла все его тело.
— Что случилось? — тихо спросил он.
— С тобой все в порядке? Ты упал и уронил свой кекс. Можешь встать?
— Я упал в обморок, — произнес Гартмут, понимая, как глупо звучит такая констатация фактов.
Но люди вокруг заулыбались. На их лицах читалось облегчение.
— Держи свой гугельхупф, — произнес господин в очках. — Я поднял его, он лежал у самого края платформы. Еще бы немного — и упал на пути. Большой. И где такие пекут? И он с улыбкой протянул Гартмуту гугельхупф.
Тот был действительно большой, очень тяжелый и черный, словно засиделся в печи. Пахнул он волшебно.
— Ну как, поделишься? — весело предложила какая-то хорошенькая девушка.
Вокруг засмеялись, но Гартмут подпрыгнул от страха. Растолкав толпу и прижав к себе гугельхупф, он бросился прочь с вокзала.
Барон выслушал его не перебивая, только задал два-три уточняющих вопроса. Все это время он не отрывал взгляда от гугельхупфа, лежащего у его ног. Когда Гартмут закончил, Берлепш поднял на него взгляд. Лицо у него было застывшее, как будто он решался на какой-то бесповоротный поступок.
— Сегодня ты опоздаешь на ужин, Гартмут, — ровно произнес он. — Мы придумаем, что сказать твоему отцу. Сейчас мне нужно тебе кое-что показать.
Они прошли в библиотеку. Здесь Берлепш открыл неприметный шкафчик в углу и достал оттуда большую медную тубу, покрытую затейливым орнаментом. Сняв крышку, он извлек из тубы свиток, который с великой осторожностью развернул на столе.
Свиток был из желтоватой бумаги, с обеих сторон покрытой диковинными письменами и цветными иллюстрациями. Бросалось в глаза обилие насекомых, которые были выписаны с удивительной натуралистичностью. Они были как живые, и Гартмут почувствовал подступающее омерзение — в последнее время создания мира насекомых вызывали у него только определенные ассоциации.