Так оно и оказалось. Гугельхупф пропал. Его не было ни в канаве, ни где-либо поблизости. Он пропал.
Гартмут побрел домой. По дороге он решил, что нужно будет посмотреть в библиотеке Берлепша, какой дух принимает на себя обличье двадцатилапого паука. А вдруг это неопасное заболевание? Вдруг какая-нибудь легкая простуда?
И внезапно осознание пришло к Гартмуту. Такой ошеломляющей была эта мысль, что Гартмут остановился посреди дороги.
Никто не находил гугельхупф — никакой нищий не подобрал его, никакой пес не утащил. Страшный кекс исчез. Вот что с ним произошло — он попросту рассеялся. Гартмут не смог бы объяснить, как могла прийти ему эта догадка. Он просто знал, что так оно и произошло.
Гугельхупфы через какое-то время становятся воздухом. Пропадают, превращаются в ничто. Он в ужасе посмотрел на свои руки. Что он такое? Что за странным даром наделил его Создатель! Может, он сумасшедший и все это ему только мстится? Он ошалело покрутил головой, поводил глазами по сторонам. Вон она. Черная стрекоза, вся усеянная острыми загнутыми иголками, сидела неподалеку на столбике ограды. Узкое брюшко ее подрагивало, из него то и дело показывалось тонкое, словно бы осиное жало. Огромные фасетчатые глаза следили за Гартмутом. Дух кори. Стараясь не показать вида, что заметил его, Гартмут перешел улицу и быстро пошел по направлению к дому. Через какое-то время он оглянулся — жуткая стрекоза по-прежнему сидела на ограде, не сделав ни малейшей попытки его преследовать. Значит, не заметила. Он отдышался и пошел быстрее. Нет, он не сумасшедший. Пусть никто не видит духов, только он сам — гугельхупфы реальны, их видят все.
И только у самого дома Гартмут понял, что не почувствовал при виде пакостной стрекозы ни омерзения, ни страха. Он ничего не почувствовал, и сила не выплеснулась из него. А ведь он просто задумался, отвлекся.
На следующий день, внимательно выслушав его, Берлепш сказал:
— Духов, принимающих обличье пауков, несколько дюжин. Например, дух проказы любит прикидываться черным каракуртом. Сколько, ты сказал, было лап у паука, которого ты превратил, — не меньше двадцати? Гм. Такого я что-то не припомню. Иди посмотри в книгах.
И Гартмут в очередной раз поплелся в библиотеку. Описание двадцатилапового паука обнаружилось в одном из китайских свитков. Гартмут позвал барона. Паук оказался духом дифтерии. На деле у него было не двадцать лап, а тридцать две. Это было одно из самых страшных порождений мира болезнетворных сущностей, особенно опасное для детей.
— Сколько таких пауков ты видел в госпитале? — спросил Берлепш.