— Уже? А за компанию? Ах да, вам надо спешить. Минутку…
Ольга Николаевна ушла от него, недоумевая, но с подписанным заявлением. Через два дня она уже была в Крыму, а через неделю вернулась в Москву с известием, что девушку привезут в конце ноября. В больнице на Машкова она не застала строителей — их временно перебросили на какой-то чрезвычайно важный объект. Но зато что они свершили! Рабочие успели разделить кабинет главного врача на две половины, возвести между ними сплошную кирпичную стену и сделать еще одну дверь. Теперь у Ольги Николаевны была палата для гостьи. Пока она перевела туда двух больных.
Иван Иванович, поразивший ее молниеносной оборотистостью, печально взирал на плоды своей решимости. Нет, он взбадривал себя. Он с шутками рассказывал, как это делалось. Однако тотчас отворачивался. Отчего?
Ольга Николаевна мельком подумала, что так мрачнел бы архитектор, если б выношенный им проект внезапно отменили и заставили доделать чей-то чужой, неинтересный, да еще возвести здание по этому проекту. Он возвел, но никак не может смириться с неудачей, с тем, что рассчитывал на большой успех и кого-то уверял в нем, и этот кто-то не простит ему разочарования.
По утрам посмотришь вокруг — кажется, сам воздух, лишенный слепящего летнего света, заставляет внимательно ловить редеющие краски городских бульваров, замечать, как при сильном дожде над асфальтом возникают водяные кусты. Еще один такой ливень — последний лист уплывет к решетке водостока. Но нет, ноябрь сопротивляется, он удивительный: в лугах, говорят, расцвели цветы, появились в лесах грибы. Холода подступали исподтишка. В конце месяца купила как-то яблоки с лотка и посмотрела на пожилую продавщицу. У той мерзли руки без перчаток, и она грела их бутылью с теплой водой.
Яблоки были болгарские. Одно — покрупнее и поярче — Ольга Николаевна принесла в палату Снежане:
— Поздрав от родина.
Снежана — такая же черноволосая, как Ольга Николаевна, — поспешно спрятала что-то под одеяло и улыбнулась. Улыбка у нее короткая и какая-то обязательная. За столько лет выработала особую больничную вежливость. Жаль, что девушка сильно располнела от неподвижной жизни, привыкла, наверно, к мучному, к какой-нибудь банице — слоеному пирогу с творогом, а зря. Движения рук у нее неловкие, «поспешность» ее медлительна. Под одеялом Снежана укрыла куклу.
Семнадцатилетняя девушка видела много стран и городов, но все через стекла — из окон поезда, санитарной машины, больничного окна. Об этих странах, об истории народов и городов она много читала, но еще больше расспрашивала, чтобы с ней подольше сидели. В Ленинграде ее осторожно провезли в коляске по всем залам Эрмитажа и Русского музея, но такие путешествия сильно ее утомляли. Здесь, в Москве, в палате стоял телевизор, и вечерами у нее есть какое-то развлечение. Дома, в Болгарии, Снежана часами играла с говорящим попугаем, с пуделем; в больнице она свое одиночество делит с куклой.