— Когда у вас лекция? — спросил он.
— Не знаю. Завтра.
— А то бы я развесил на стене иллюстрации.
— Спасибо. Развесит медсестра.
Прошло несколько дней после этого посещения. Скатанные в трубку, перевязанные таблицы и фотоматериалы Беспалов забросил под койку, металлическую коробку раскрыл, посмотрел, снова закрыл и поставил в тумбочку.
Медведев заметил, что отношение Беспалова к советам лечащего врача, методиста, медсестер снова резко переменилось. Он делал вид, что охотно лечится, но стоило им уйти, прекращал занятия. Слава, которому до всего было дело, подступал к нему с расспросами. Беспалов резал лоб досадливой морщиной и, чтобы отвязаться, объяснял:
— Мне нужно все время помогать. Самому трудно.
Слава тотчас предлагал себя в помощники:
— Ты не смотри, что я хвор. Я жилистый. Мы с тобой им покажем класс, хы-хы-хы.
— Да ну, ступай! — вдруг раздражался Беспалов.
Слава исчезал не сразу. Стоял возле койки, поджав губы, покачивал головой. Волосы на Славиной голове вечно торчали вверх — длинноиглым ежом — и, только поднявшись, расходились в разные стороны. Слава проводил по волосам пятерней и отправлялся к Ольге Николаевне требовать, чтобы она или кто еще весь день не отходили от больного.
Но кто? Рук не хватало. Ее молодая помощница, Лилиана Борисовна, была в отпуске.
Вразумлять, останавливать Славу всегда было бесполезно. Каждый день в коридоре слышался его нетерпеливый, распорядительный голос. За это одна молодая нянечка называла его «чумародом».
Методист, конечно, приходила по-прежнему, сменяясь с Ольгой Николаевной, занимаясь то с одним, то с другим больным. У этой женщины было доброе, спокойное лицо, но фигурой, движениями она как-то напоминала жену Беспалова — не потому ли он мрачнел все больше и больше? Так думал Медведев.