— Маффи, выйдите, пожалуйста.
Маффи молча покинул комнату. Обер-комиссар раскрыл папку.
— Здесь у меня все ваши документы. Как те, которые вы хранили в садовом домике, так и те, которые были в сейфе Фридемана. Назовите вашу настоящую фамилию.
— Эдельгард Бузенбендер.
— Год и место рождения?
— 26 ноября 1925 года. Виттенберг, Чехословакия.
— Ныне Вимперк, — заметил Нидл, который в географии был более сведущ, чем в политике.
— Ваша профессия?
Бузенбендер медлила.
— В анкете записано: учащаяся, — сказал Шельбаум. — Следовательно, вы сдали экзамен на аттестат зрелости?
— Да.
— Вы должны были его сдать в 1944 году, — сказал Шельбаум. — Что вы делали до конца войны?
Бузенбендер тяжело вздохнула.
— Я была рингфюрерин в Союзе немецких девушек.[7]
В голосе обер-комиссара почувствовался холодок.
— Какие обязанности вы выполняли?
— Я отвечала за призыв девушек на военную службу.
— Вы оставались там до конца?
Бузенбендер заколебалась.
— В конце апреля 1945 года я уехала в Баварию.
— Одна?
— Меня взял с собой крайсляйте.[8]
Шельбаум покачал головой. Он подумал о том, как сам провел последние месяцы войны.
— Вы не смеете издеваться надо мной! — дико закричала Бузенбендер. — Да, я была его любовницей! Иначе он не спас бы меня от чехов.
— От чехов? — мягко спросил Шельбаум. — Если вас надо было спасать, значит, вы вели себя не совсем так, как требовалось, чтобы заслужить расположение населения…
Бузенбендер молчала.
— Итак, вы уехали в Баварию, — продолжал Шельбаум. — Что было потом?
— Они меня изнасиловали, — жестко сказала она.
— Кто «они»?
Она пожала плечами.
— Я их не знаю. Немецкие солдаты.
Нидл смотрел на крутящиеся катушки магнитофона. На лице Шельбаума отразилась глубокая печаль. «Это была эпоха коричневых, — думал он. — Она лишила молодых всего человеческого, превратила их в бессловесных тварей, а когда наступил конец, им никто не помог, а, наоборот, толкнул их в дерьмо, в грязь».
— Потом пришли американцы и посадили меня в лагерь для интернированных, вблизи Штаубинга. Ночью меня вызывали, и я должна была развлекать их за кусок хлеба или пару сигарет. Если я противилась, то меня били.
Шельбаума переполняло чувство гнева, чувство омерзения. Как ни была виновата эта женщина, она имела право на человеческое достоинство, а ей в этом отказывали все. Ясно, почему она не пожелала отвечать в присутствии Маффи.
— Спустя три месяца меня освободили, — продолжала Бузенбендер. — И я уехала в Мюнхен.
Обер-комиссар вздохнул.
— В Австрию вы прибыли лишь в 1948 году, как следует из этих документов. Или это не так? Вы ведь все подделали…