Колонны станции были отделаны белым мрамором, стены облицованы светлой керамической плиткой. Но светлой она была лет пять назад, сейчас же керамику облепила какая-то слизь. Возможно, именно в такую и вляпалась Вася, когда спускалась. Присмотревшись, Женя заметил, что бурая слизь едва пульсирует.
– Дрянь какая, – прокомментировала Вася, еще раз невольно вытирая руку о штанину. – Думаешь, она живая?
– Не знаю, – прошептал в ответ Женя. – Но лучше на нее не светить и не шуметь, черт знает на что она реагирует.
Карта подземелий оказалась старой и повидавшей жизнь. Она разваливалась буквально в руках, и за ее точность Женя не ручался. Вверху значился год – 1985.
– Восемьдесят пятый, – зачем-то вслух сказал Женя. – А станция-то когда была заложена? – задал риторический вопрос пилот, вглядываясь в хитрые переплетения линий на карте.
– Примерно в семьдесят пятом, – ответила Василиса, сделав неопределенный жест рукой.
– Слушай, Википедия ходячая, да что с тобой не так?
– Ну, если говорить медицинскими терминами, – Вася задумалась на несколько секунд, – то я страдаю рядом отклонений вроде диссоциального расстройства личности, социопатии и легкой формы Аспергера. А еще у меня эйдетическая память. И если ты хочешь сейчас сказать, что это круто, то отвечаю – нет, не круто. Моя голова – это клад бесполезных знаний. Я была здесь около восьми лет назад, а до сих пор помню, что на станции пятьдесят две колонны.
– Я не хотел этого сказать. Не представляю, как жить с таким количеством информации. – Женя слушал Василису, не отрывая взгляда от карты. – Клаустрофобией не страдаешь?
– Нет, не страдаю, – покачала головой девушка. – Но мне очень страшно идти.
– Мне тоже. Знаешь, Вась, возможно, мы не вернемся, и я и ты это прекрасно понимаем. Ответь мне честно, здесь и сейчас, ты знаешь, кто и за что тебя хотел убить?
– Нет, – на выдохе ответила девушка, и Фролов на интуитивном уровне понял – она не врет. – Ты веришь мне?
– Верю. Иначе какой во всем этом смысл?
Легкая улыбка коснулась губ Титовой, но Женя этого увидеть не смог. А очень жаль.
– Идем. Сделаем все, чтобы выжить и вернуться.
Спрыгнув на железнодорожные пути, Женя помог спуститься Василисе. Подхватив девушку, пилот зашипел от боли в ребрах, которая волной прошлась по всему телу. Недавние травмы и не думали заживать.
Позади тут же сгустилась темнота – вязкая и непроглядная. Время в ней потеряло всякий смысл – будь то два часа дня или три ночи, один черт, этим проклятым тоннелям все равно. Вечная ночь поселилась в Московском метрополитене навсегда – не зажжется больше на станциях свет, не пройдет ночью путевой обходчик, не придут на смену машинисты. Тысячи человек не будут нервно топтаться на платформе в ожидании поезда. Жене трудно поверить во все это, а Василисе и того, наверное, сложней. Возможно, она восемь лет назад стояла рядом с информационной стойкой на платформе и ожидала опаздывающего друга, возможно – спешила на собеседование, а может, возвращалась после прогулки из Тропаревского парка. Могла ли она тогда, восемь лет назад, предположить, что поедет не в многолюдном составе, а пойдет пешком по тоннелю с автоматом наперевес. Не могла. И Женя бы не смог.