Тетя Нина считалась больной. Ей нельзя было перечить, ее нельзя было беспокоить и огорчать. И тетя Нина единовластно и строго управляла всем домом. Не выходя из своей комнаты, невидимая, она держала в трепете и повиновении прислугу, детей и даже мужа.
День проходил тоскливо.
С Соней невозможно было говорить о том, что интересовало Верочку: она ничего не понимала и ничем не интересовалась. Впрочем, девочки никогда не были особенно дружны и встречались только как кузины.
Верочка томилась: в чужом доме ей нечем было заняться. К тому же нельзя было шуметь. Она слонялась по комнатам, тихонько проводила рукой по блестящему, гладкому боку рояля и вздыхала, разглядывая с завистью груду нот на этажерке. Играть на рояле, конечно, нельзя было.
К обеду за столом незаметно появился Рудя, старший сын дяди Эрнеста. Никто не обратил на него внимания. Верочка давно уже заметила, что дядя старается не смотреть на этого некрасивого, неудачного и нелюбимого сына. Отдавая распоряжения о том, чтобы никто не подходил близко к окнам, дядя даже не спросил про Рудю, которого не было дома.
Суп ели в полном молчании. Дядя сидел нахмуренный и ни разу не пошутил, как обычно. Тетя Нина совсем не вышла из своей комнаты.
- Сегодня утром бой начался на Тверской, - вдруг негромко заговорил Рудя, поднимая голову от тарелки, и обвел всех каким-то недоумевающим взглядом, как будто сам удивился своему сообщению.
Дядя перестал есть.
- Что ж ты был там? - спросил он сердито.
- Нет, я не дошел. Мне один сказал с винтовкой. Юнкера из пулеметов Московский совет обстреливают.
- Прикажешь верить этой информации, полученной от какого-то солдата? - насмешливо спросил дядя. - И как это ты на Тверской очутился?
- Я везде ходил, - задумчиво сказал Рудя, делая неопределенный жест рукой. - Дальше не пустили. Там все оцеплено. Переулки даже. Это не солдат был. Рабочий с винтовкой.
- У рабочих оружие! Это чорт знает, всего можно ожидать! - дядя шумно подвинул стул. - Что это тебе вдруг на Тверской понадобилось? Сидел бы лучше с ногой-то.
- Нет, что ж. Нога мне не мешает. Я люблю ходить.
- Ложку! - неожиданно крикнул дядя так громко, что все вздрогнули.
Сонечка покраснела пятнами, и черные глаза ее наполнились слезами, Витя и Митя растерянно задвигались на своих стульях. Все перестали есть.
- Ложку на скатерть не клади, - сердито, но уже тихо закончил дядя Эрнест. - Не видишь: капает.
Митя быстро поднял ложку и осторожно, чтобы не зазвенела, опустил ее в тарелку.
Верочка в первый раз слышала, чтобы дядя так кричал. Она поняла, что это он рассердился на Рудю. Но Рудю никогда не бранили и не наказывали, даже когда он был маленьким, потому что он хромой и нелюбимый. Его просто не замечали. Все свои честолюбивые отцовские надежды дядя возлагал на Витю и Митю - нескладных подростков четырнадцати и пятнадцати лет, которых дома считали детьми, хотя они были не ниже отца ростом.