Боевой генерал, он оставался на посту до последнего. До последнего проклятого февральского дня, когда 12-я армия, овеянная боевой славой на прибалтийских фронтах, была расформирована в Рыбинске. Полгода он провёл в родном Ярославле, маясь вынужденным бездельем и не скупясь на ядовитые комментарии в адрес новых правителей. Грянувшие в городе события вернули его к активной жизни. Невысокий, но плечистый и полноватый, он передвигался стремительно, взвихряя за собой воздух, по-бычьи нагнув крупную лысоватую голову с редкими пегими волосами и утопая в старорежимной, лопатообразной, тоже пегой бороде. Громадные, крепкие, как клещи, ручищи постоянно размахивали, жестикулировали, и на ходу Карпов напоминал жарко раскочегаренный паровоз. С таким человеком нельзя было не считаться, и Перхуров относился к нему осторожно и предупредительно. Как к ходячей бомбе.
Карпов оглянулся и, увидев подходящих, громогласно рявкнул:
— Господа офицеры!
Люди поднялись с мест, выпрямляя спины и одёргивая одежду.
— Здравствуйте. Здравствуйте. Здравия желаю, — бросал на ходу в разные стороны Перхуров. — Здравствуйте, Пётр Петрович, — остановился он перед Карповым.
— Александр Петрович! Наконец-то! — раскрыл объятия Карпов. — С победой!
И крепко обнял Перхурова. Полковник, зажмурясь, вытерпел касания крест-накрест сухих генеральских губ и жёсткой седой клочковатой бороды. Карпов отвернулся, шмыгнул носом, достал платок и промокнул глаза.
— Что в Губернаторском доме, Пётр Петрович? — спросил Перхуров.
— Что? А вон что, — улыбнулся генерал, указав на выходящую из Губернаторского переулка процессию. Усиленный конвой вёл группу растрёпанных, окровавленных мужчин.
— Сдались, голубчики… Ну и славно. Ну и хорошо. А держались крепко, стервецы. Крепко… Если бы все они так, ничего бы у нас не вышло…
Поймав косой взгляд Перхурова, Карпов счёл за лучшее замолкнуть.
— Всё хорошо, Пётр Петрович. Всё хорошо, что хорошо кончается, — пробормотал сквозь зубы Перхуров.
И вдруг из-за домов со стороны Театральной площади грянул резкий, раскатистый удар. Всхлипнули стёкла в окнах. С чердаков, хлопая крыльями, сорвались и закружились над крышами голуби. Офицеры вздрогнули и переглянулись.
— Что за чёрт? Кто приказал? — зло прогудел, не разжимая зубов, Перхуров. Через пятнадцать минут догадок и недоумений из-за угла Губернского присутствия выскочил несущийся во весь дух старший артиллерист капитан Ширин.
— Господин полковник, — задыхаясь, проговорил он. — Осаждённые в Кокуевке… Сдались!
— Зачем стреляли, капитан? — сурово вперил в него взор Перхуров.