— Сам ты дурак! Да у Перхурова половина народа у красных служила! Кто в армии, кто в милиции… И что ж теперь, каждого кокать? А сын за отца и вовсе не ответчик! Но это у нас! — значительно добавил Витька и поправил винтовку. В глазах блеснуло непреклонное превосходство. — А будешь в сторонке пережидать — так ведь могут и припомнить. И тогда… Сам понимаешь, не маленький.
— Ого! Вот даже как… — чуть растерялся Антон от этой явной угрозы. — Серьёзно, однако! — и поскрёб в затылке. Больше всего сейчас хотелось влепить Витьке хорошего леща, сорвать с него винтовку на дурацком пояске и наддать ему прикладом ниже спины.
— Вот и я говорю, серьёзней некуда! — затряс головой Витька. — Такие дела начинаются! Ну вот кто мы были? Реалисты, гимназисты, студентики… Тьфу! Шелупонь, никто на нас и не глядел всерьёз! А теперь? Добровольцы! Бойцы! Считай, государственные люди! Уже и девки на улицах заглядываются, факт, было! Глядишь, и в герои выйдем, а? — и заговорщически подмигнул Антону. — Да я — чего, со мной всё решено. Я для тебя только. Так что…
— Вон как даже… — изобразил серьёзный вид Антон. — Предложение интересное. Я подумаю.
— Ну! — расплылся в улыбке Витька. — Вот это по-нашему! Да и чего думать-то, вон, вставай да записывайся. Я словечко замолвлю, в одной команде будем!
— Я подумаю, Витя. Подумаю. У тебя всё? — тихо спросил Антон и пристально поглядел на него. Тот нерешительно отшагнул назад.
— Всё… Раз ты так хочешь. Ну, думай, думай. Счастливо додуматься, — и Витька, махнув рукой на прощанье, снова поддёрнул винтовку и повернулся было уходить, но — уже вполоборота — счёл нужным добавить. — Обо всём думай, Антоха. И об отце не забывай.
И, многозначительно помолчав, Витька повернулся и небрежной, совсем не военной, но хозяйской развалочкой удалился.
Антон долго смотрел ему вслед, сжимая кулаки. Какой идиот! Но неужели всё и впрямь так скверно? И не вернутся уже большевики? Нет. В это невозможно поверить. Но, пока нет ясности, надо быть осторожнее. Самое верное — прикинуться дурачком. Слушать, не спорить, глупо улыбаться, скрести в затылке… Но сколько это продлится? И что делать ему, Антону? И как быть с Дашкой, если вдруг грянет серьёзная опасность?
Охваченный этими невесёлыми размышлениями, Антон, понурив голову, медленно шёл по Большой Линии в сторону Знаменских ворот. Зачем? Он не знал. Машинально. Да и подспудное любопытство было, признаться, сильнее здравого смысла. Хотелось увидеть, узнать, запечатлеть как можно больше подробностей непрошенных перемен в городе. Но тоска, тревожная и безысходная, подтачивала сердце со всех сторон. «Ну и ну… — то и дело мысленно сокрушался Антон и тяжело вздыхал. — Ну и дела!» И всё ниже опускал голову, понимая, что дела и вправду скверные.