Он затянулся и собирался вернуться в кухню. Перед кухней была еще одна дверь. Спальня? Уж не здесь ли придется ее обихаживать? Из-за двери неожиданно раздался грохот. Сашка замер. Никто из гостей не обратил на это никакого внимания. Может быть, не слышали?
Он рывком открыл дверь. Среди голых стен стояло только старое засаленное кресло. Посреди комнаты на полу, обхватив голову руками, сидел человек, а вокруг него пол был усеян мелкими щепками.
– Эй, ты чего? – Сашка тронул его за плечо.
Ох, какие глаза полыхнули на него – безумие, боль.
– А ты чего?
Волк пригляделся к деревяхам, разбросанным по полу: похоже, раньше это была гитара.
– Зачем же ты ее грохнул?
– Да еще не в первый раз… – задумчиво продолжил мужчина, рассматривая щепки.
С тем же интересом он уставился на Сашку. Взгляд, оттаивая, теплел. Подошел, провел рукой над своей головой, потянулся к Caшкиной голове.
– Да мы с тобой одинаковые, – засмеялся. – Ну прямо близнецы-братья…
Смех перешел в кашель, кашель снова в смех. Сашка не двигался. Стоял и смотрел. Где-то он уже его видел. Очень-очень давно. В детстве, может быть. Нет, не вспомнить…
В дверь заглянула безбровая. Вскинула черточки нарисованных бровей, лоб пошел морщинами:
– Я закуску принесла…
– Пошли, брат. – Мужчина нежно обнял Сашку за плечи, повел на кухню. – А гитару я потом склею, – пообещал он. – Мне ее цыгане подарили. Ей больше ста лет. Говорили, триста, но я не верю…
– Цыганам верить нельзя, – вспомнив о Жанне, Сашка отодвинул рюмку и налил себе полный стакан коньяку.
– И то верно, – ласково сказал мужчина, подвигая второй стакан.
Они выпили. Мужчина так и не снял руку с Сашкиной спины. Сидел и все разглядывал его. И говорил удивительно, и смотрел… как… Так смотреть на него мог только отец. Странно, его отец огромного роста, а этот маленький, щуплый, – а похожи. Ужасно похожи. Волку вдруг показалось, что он вернулся домой… Только вот…
Коньяк кончился, и мужчина, вздохнув, отправился в общую комнату.
– Не буду мешать, прощай, близнец.
Дверь за ним закрылась, а Сашка все сидел и смотрел ему вслед. Безбровая снова плюхнулась ему на колени:
– Ну что уставился, не узнал?
– Кого?
– Высоцкого…
Ну конечно! Господи, как же он… Голос… Голос, который знаком с самого раннего детства. Обрывки мыслей, снов, мечты стали свиваться в кольца, потом в цепочки, потом превратились в один огромный снежный ком, и понеслась лавина… Отец – Даша. Мать – Регина. Жанна. И ангелы, ангелы, ангелы…
Временами он приходил в себя, цепенея над обнаженным телом безбровой, которая только слабо поскуливала. Он повторял все то же и то же движение с убийственной настойчивостью. И где-то там, на самом пике блаженства, которое все равно не зависит от того, кто там под тобой на смятых простынях, он, взлетая на ангельские высоты, уплывая в вечность, молил: «Господи, где ты, моя девочка?» А маленькая девочка в одном, непременно в одном носке, смотрела на него и улыбалась светло…