– Александр Маркович, вы бы посмотрели там в сортире, что-то мне кажется, щас нас затопит.
Уважение, с которым к Волку относились залетные его дружки, старуху настораживало. Похоже, он был у них за главаря.
Сашка все собирался в Энск, все еще грезил о сестре, но обстоятельства каждый раз складывались против. Как только он поселился в Ленинграде, дружки, которые давно уже перестали звать его на дело в силу его крайне запоминающейся внешности, предложили ему взять на себя общак. Мужик, у которого раньше хранились сбережения братвы, неожиданно дал дуба, и теперь деньжата остались без присмотра.
Сашка понимал, насколько это опасно. Догадывался, что мужик не просто дал дуба, а ему, скорее всего, помогли, но все-таки согласился. Только поставил условие – будет казначеем всего год, потом пусть ищут другого. Поездка в Энск снова откладывалась. Не бросать же такие деньжищи без присмотра. Энск был от него так же недосягаемо далек, как и в детском доме когда-то, как и в лагере.
«Что же это? – рассуждал сам с собой Сашка. – Почему каждый раз все складывается так, что я не могу добраться до дома? Столько лет прошло, столько зим. Значит – не судьба. Значит, не нужно мне пока туда. Почему, интересно? Отцу теперь что-то около пятидесяти. Дарье… Сколько же лет Дашеньке?» У него в паспорте стояла неверная дата рождения, которую наобум написали в детском доме. По паспорту выходило, что он на два с половиной года моложе, чем есть. Если так, значит, Даше сейчас… шестнадцать? Или семнадцать? Она, наверно, оканчивает школу.
Сердце его сжималось. А вдруг с сестрой что-нибудь приключилось? Вдруг и она не ужилась с этой чужой теткой? Вдруг… И тогда становилось так страшно, словно жизнь теряла последний смысл. Хотелось бросить все и мчаться в Энск, заглянуть в окно первого этажа, стоя на цыпочках… «Девочка моя, ты обязательно дождись меня, ладно? Зачем мне жить, если я никогда тебя больше не увижу? Девочка моя…»
Казначейство его затянулось на два года. Сдав деньги и все бумажки с записями новому хранителю, он отказался от предложенной рюмки водки и пошел на вокзал. Заснуть он не смог ни на минуту. Все смотрел в окно, как бегут, утопая в чернильной темноте, деревья, вспыхивают изредка огоньки то здесь, то там, гудят встречные поезда… Но на этот раз деревья бежали назад. Назад, все – назад. Жизнь возвращалась к нему по капле. Волк умирал в нем с каждым километром, приближающим его к родному дому. Он чувствовал себя все больше и больше сыном, братом…
Дорога через парк оказалась самой трудной дорогой в его жизни. С каждым шагом он вяз в воспоминаниях. Все вокруг казалось ему картонной декорацией, слегка изменившейся, но узнаваемой. Город вырос, вдали светились высотные дома, кругом торчали подъемные краны. Когда из-за елей показался знакомый до боли дом, сердце его упало, а ноги стали ватными. Солнце спустилось за крышу дома, и один только луч его еще скользил по влажной от недавнего дождя черепице. Сашка подошел к окну, встал на цыпочки, заглянул.