— Господа, — сказал Пази, оглядывая поредевшую труппу. — Дорогие товарищи. Милые мои. Почтим память так рано ушедших от нас.
Все встали. Потом, когда уселись, артист Новиков крикнул высоким, срывающимся голосом:
— Не верю я! Не верю!
Пази высморкался:
— И я не верю, Саша, что их нет рядом с нами. Но они будут всегда жить в наших сердцах.
— А может, их похитили? Потребуют выкуп…
— Саша, я разделяю твою скорбь. Мы все разделяем твою скорбь. Идет следствие.
— И кто убийца? — истерически взвизгнула гардеробщица Фелиция.
— Маньяк.
— Бред, просто бред, — шепнул Хабенскому Почеренков.
— Да сам знаю. Но что творится, не пойму. Дурдом.
На них зашикали.
— В эту тяжелую для нас годину мы не перестанем бороться, мы не сложим руки, не спасуем перед опасностью. Театр был во время революции, во время Великой Отечественной войны, во все времена! Враг хитер и опасен, но мы не пойдем у него на поводу и не закроем театр! Искусство вечно, товарищи!
Пази снова высморкался.
— А если еще кто погибнет? — робко поинтересовалась актриса Алексахина.
— Мы приняли меры. — Пази заходил взад-вперед. — Во-первых, все спектакли будут начинаться на два часа раньше, а то и больше, чтобы закончиться до наступления темноты. Во-вторых, театр оцеплен ОМОНом. В-третьих, на каждом этаже, в каждом коридоре и на каждой лестнице круглосуточно будет дежурить тот же ОМОН. Убийцу найдут! Обязательно найдут!
— А можно спросить, Владислав Борисович? — Почеренков встал. — В туалете тоже ОМОН будет дежурить?
Хабенский дернул его за рукав.
— А что? Я просто уточняю.
— Да, будет. Туалет признан возможным местом его обитания.
— Чьего? — не понял Михаил.
— Маньяка, — ответил Пази.
— Что он, в унитазе, что ли, обитает? Как редкий вид канализационного крокодила? — не унимался Почеренков.
Его перебила артистка Елена Комисаренко:
— Позвольте, Владислав Борисович. Эти ребята, ОМОН то есть, они и в женском будут дежурить?
— Да, — твердо сказал Пази, — ничего страшного. Я думаю, вы понимаете, что жизнь дороже, — и добавил неодобрительно: — А вам, Михаил, все бы шутки шутить.
Все разошлись, тихо переговариваясь и непроизвольно оглядываясь по сторонам. На спектакле все было как обычно: истерический смех влюбленных девиц, цветы и аплодисменты. Несмотря на некоторую удрученность, Почеренков залихватски съел положенную куриную ляжку и, как всегда, вызвал овации сценой с «хлебушком и мышами».
— Фу, первый раз вроде отыграли, — с облегчением сказал Почеренков, когда они поднялись в гримерку. — Только бы завтра продержаться и можно обратно, в Москву.
— А тебе не кажется, что все это лажа? — Хабенский закурил.