— Слышать, как он цедит сквозь свои завистущие зубы эту ложь, клевеща на тебя — самого храброго и доблестного воина на свете, как известно всем, заслужившего крест Виктории и множество других наград, Гектора Афганистана и Баярда Балаклавы! Так писали в газетах, и я храню вырезки все до единой. И разве я своими глазами не видела, как ты, подобно льву, сражался с теми неприятными людьми на Мадагаскаре и провел меня целой и невредимой, как помчался за мной, недостойной, на край света и спас... Ты ведь самый милый, самый добрый рыцарь на свете...
Тут она уткнулась лицом мне в шею и разрыдалась в голос, я же аккуратно переместил ее на соседнее кресло и принялся растирать онемевшую ногу, удивляясь таинственному устройству женского ума. Элспет продолжала некоторое время прижиматься ко мне, изрыгая сдавленные анафемы в адрес Камминга, потом наконец вынырнула, раскрасневшаяся и вся в слезах.
— Я бы не рассказала тебе, кабы ты не надавил, — выдохнула супруга между рыданиями. — Когда я повторяю эту гадкую ложь, то чувствую, как она пачкает мне губы. Он пытался обесчестить тебя, я же в отместку решила так или иначе ославить его, даже если придется ждать вечность. И если поступок мой был скверным, низменным и подлым, мне все равно! Камминг негодяй, и все тут, и теперь каждая собака на помойке знает, кто он такой!
Не так-то просто представить почтенную матрону со златокудрыми волосами в виде воплощения гнева Господня, но ей это великолепно шло. Моя дорогая хмыкнула, выражая одновременно презрение и печаль.
— Теперь ты знаешь, на какой женщине женился. И если ты отвергнешь меня, это разобьет мне сердце, но я поступила бы так же снова, хоть тысячу раз! — Готов поклясться, зубы ее заскрежетали. — Никому, никому не позволю говорить плохо о моем герое, и все тут!
Теперь вам, дорогой читатель, известно, почему Уильям Гордон-Камминг оказался низвергнут в пучину бедствий — потому что осмелился бросить тень на честь Флэши. Ирония, не правда ли? Ему очень не повезло, ибо если рядовая супруга ответила бы на подлые нападки холодным негодованием или — самое большее — побудила мужа отстегать скота плетью, моя эксцентричная леди таила свою месть многие годы, чтобы воплотить ее в жизнь с помощью стратагемы столь опасной (не говоря уж о безумии), что у меня и двадцать лет спустя кровь стынет в жилах при мысли о ней. Не говоря о позоре, сумасшедшая баба рисковала отправиться за решетку за преступный заговор. Подобное даже не приходило в ее пустую голову, но вряд ли остановило бы, даже если и пришло. Единственная ее головная боль заключалась в том, что я, узнав правду про коварный план крушения Камминга, могу отречься от нее из высоких моральных соображений. Последнее показывает, что за пятьдесят лет совместной жизни Элспет ничуть не лучше проникла в мой истинный характер, чем я, как оказывается, в ее.