Вот так, если вкратце, я и пополнил гарнизон Роркс-Дрифта, а что происходило там, это всем известно. Сотня уорикширских валлийцев и горсть раненых схлестнулись насмерть с четырьмя тысячами удлоко и тулвана на баррикаде из мешков с маисом. Бой без пощады всю ночь; полыхает госпиталь, придавая маленькому посту точное сходство с адом, Флэши мечется в поисках тихого уголка — один раз я вроде даже нашел его под навесом продовольственного склада, но эти черти и его запалили. Одиннадцать крестов Виктории заслужили наши парни: Чард с опаленной бородой, Бромхед, оглохший напрочь, и их оборванные таффи[1060], слишком измотанные, чтобы держаться на ногах, но не выпустившие оружия. Сам, будучи недостойным кавалером этого ордена, заявлю, что они получили кресты по праву, как и славу, потому как не было в истории войн обороны, способной сравниться с этой. Ибо парням удалось не только выстоять — они выстояли и победили, эти хвастливые маленькие ублюдки, и не только потому, что имели «мартини» против копий, палиц и пары мушкетов. Валлийцы побили врага в рукопашной, сталь против стали на баррикадах, где Джон-Зулус проявил себя во всей красе. Ну, вам ли не знать, какого я мнения о героизме, да и лук-порей мне не шибко по вкусу, но каждый год в Давидов день[1061] я вдеваю в петличку желтый нарцисс[1062] в память о Роркс-Дрифте[1063].
Но к Тигру Джеку это все не имеет отношения. Он был в самой гуще битвы, хотя я даже мельком не видел его с момента, как мы сиганули через баррикаду, и до следующего утра, когда импи отошли, оставив нас зализывать раны среди тлеющих руин. А имена друг друга мы узнали не ранее, чем прибыл Челмзфорд со своей колонной. Пока все обнимались, лорд приметил меня и представил Чарду и Бромхеду. Моран, который сидел поблизости на ящике с сухарями и чистил свой «ремингтон», вдруг удивленно уставился на меня своими бегающими обычно глазками. Потом подошел.
— Флэшмен? Неужели сэр Гарри... Кабул, Легкая бригада?
Мне к такому не привыкать: не догадываясь о скрытой трусости, люди благоговеют перед моей ужасной репутацией. Все смотрят так, как Моран, разве что не так пристально. На миг он даже побледнел, но потом уголок рта снова приподнялся в ухмылке, а глаза скользнули в сторону.
— Ну и ну, вот дела, — говорит он, закусив губу. — Подумать только, клянусь Юпитером, — тут из его глотки вырывается короткий такой смешок. — Если б я только знал!
Потом майор, сунув «ремингтон» за ремень, повернулся и зашагал прочь своей быстрой кошачьей походкой, исчезнув из моей жизни на следующие пятнадцать лет. А когда вернулся, произошло это при обстоятельствах, как нельзя более отличающихся от Роркс-Дрифта. Взамен дымящихся окровавленных развалин мы оказались в позолоченной ложе Сент-Джеймского театра, место саперского кителя и револьвера сорок четвертого калибра занял оперный фрак и трость с серебряным набалдашником, а компанию составлял Оскар Уайльд, а не труп зулуса. (Я вовсе не сравниваю, нет.)