и подавив инстинктивный импульс кинуться прочь, вопя: «Апачи! Уноси ноги, ребята, спасай скальпы!», я заинтересовался и выяснил, что словесный поток извергается из одного скользкого вида субъекта с хорошо поставленным голосом и дешевеньким орденком на груди, который собрал вокруг себя в углу курительной кучку подхалимов. Я спросил, какого дьявола тут происходит, и оказалось, что это некий выдающийся антрополог, читающий в Королевском географическом обществе лекции о североамериканских индейцах.
– А что вам еще про них известно помимо их дурацкой болтовни? – спрашиваю я довольно резко, поскольку он мне сразу не понравился – я быстро смекнул, что он один из тех мерзких зануд, которые повсюду шныряют с сачком для бабочек и записной книжкой, якшаются с ниггерами и растрачивают университетские фонды на драгоманов[7]. Он вскинулся, но ему рассказали, с кем имеет честь и что я не понаслышке знаком с индейцами, не говоря о разных других аборигенах. Тогда субъект протянул мне свою дряблую ладошку и даже снизошел до пары вопросов, касающихся моих странствий по Америке. Услышав про то, что я был в семьдесят шестом с Терри и Кастером, он воскликнул кисло: «Да неужели?», повел плечом и пустился в разглагольствования, которые только и слышишь от всей этой компании. Ну, в общем, про скверное обращение янки с племенами равнин после их Восстания и вообще про индейскую политику, про ужасы резерваций, о жестокостях, которые под флагом цивилизации обрушиваются на ни в чем не повинных кочевников, которые хотят только, чтобы их оставили в покое, дали вести спокойную жизнь мирных пастухов, лелеять свою немудреную культуру, почитать древних богов и пороть всякую чепуху насчет фавнов в Аркадии. По счастью, я не успел пообедать.
– Благородные дикари, значит? – говорю я, воспользовавшись моментом, пока он переводил дух, и удостоился в ответ взгляда, исполненного сентиментального негодования.
– Смею придерживаться подобного мнения. А вы, надо полагать, не согласны?
– Смотря кого именно имеете вы в виду, – отвечаю. – Пятнистый Хвост, скажем, был настоящим джентльменом. А вот Чико Веласкес, наоборот – негодяй, каких свет не видывал. Впрочем, вам, скорее всего, не доводилось встречаться с ними. Так, может, по коньячку?
Он сделался пунцовым.
– Спасибо, нет. Под джентльменом, насколько я понимаю, – продолжает он, весь кипя, – вы подразумеваете сломавшегося человека, в отчаянии сложившего оружие, а негодяем называете любого непокорного патриота, не смирившегося с несправедливой властью чужаков и восставшего против грабительских договоров…