Но Джет все-таки открыла дверь. Это была соседка, купившая дом Растлеров. Та самая, с кем разговаривала Френни, когда примчалась в Массачусетс к умирающей тете.
– Что вам нужно? – спросила Френни.
– У вас на крыльце горит свет. – Женщина неуверенно топталась на крыльце, явно не зная, что делать: переступить через порог или развернуться и уйти прочь. – Я знаю, что это значит.
Френни хмуро взглянула на сестру. Но Джет пригласила соседку войти, и та вошла в кухню, предварительно оглядевшись по сторонам. Словно боялась, что кто-то еще из соседей ее увидит.
– Наверное, ей что-то нужно, – насупилась Френни.
– Всем что-то нужно, – ответила Джет. – Даже тебе.
– Я насчет мужа, – сказала женщина.
– О боже. Нет, только не это, – простонала Френни.
– И что насчет вашего мужа? – Джет уже ставила чайник, чтобы заварить чай.
Соседка расплакалась. Муж ей изменяет, их семья рушится. Только теперь Френни сообразила, что девочка с синим блокнотом, с которой она разговаривала у озера, была дочерью этой женщины. Может, поэтому девочка и спросила у Френни, ведьма она или нет. Может быть, будучи ребенком, верящим в чудеса, она искала волшебное средство, чтобы у них в семье все снова стало хорошо. Может быть, это она надоумила маму обратиться за помощью к сестрам Оуэнс.
– Возможно, я смогу вам помочь, – сказала Джет.
– Правда? – обернулась к ней Френни. – Мы за это возьмемся?
– Открой холодильник, – сказала ей Джет. – Там увидишь. На второй полке сверху.
В кои-то веки Френни сделала, как было велено. Увидев голубиное сердце на фарфоровой белой тарелке с синим узором, она рассмеялась в голос. Вот она, их судьба. Вот их будущее. В то лето, когда они гостили у тети Изабель, Френни частенько находила в кладовке и в холодильнике подобные сомнительные ингредиенты. Что ж, наверное, это выход. Возможность поправить их печальную финансовую ситуацию.
Френни повернулась к Джет, уже наливавшей их гостье ромашковый чай. Отличное средство для успокоения нервов.
– Только помни, что такие вещи не делаются бесплатно, – сказала она сестре.
– Я заплачу сколько скажете, – быстро проговорила соседка.
Френни кивнула, пряча улыбку. Возможно, это и не такое уж бесполезное начинание.
Джет открыла буфет и взяла с верхней полки жестянку, наполненную обручальными кольцами, о которой сестры совсем забыли.
– У вас есть такое?
Соседка стянула с пальца золотое кольцо с бриллиантом и отдала его Джет.
– Хорошо, – сказала Джет. – Давайте приступим.
Хейлин служил в полевом госпитале в дельте реки, где было так жарко, что воздух делался жидким. Хейл пробыл там так долго, что потерял счет дням. Он давно не считал пациентов, раненые поступали сплошным потоком. Некоторые раны были настолько ужасны, что, едва завершив операцию, он выбегал из палатки, и его выворачивало наизнанку в густую зелень. Когда ранили его самого, сначала он не почувствовал ничего. Только стремительный натиск холодного воздуха, словно прямо сквозь него промчался ветер, а потом – обжигающий жар собственной крови. Его без промедления доставили самолетом во Франкфурт, в ту же больницу, где он работал до отправки во Вьетнам. Там его прооперировали и после интенсивной реабилитации переправили в Американский госпиталь в Париже, на бульваре Виктора Гюго. Отец Хейлина настоял, чтобы его сына поместили в лучшую в Европе частную клинику, и командование ВМФ не стало возражать. Это уже не имело значения; армейская служба Хейлина закончилась. Он читал все письма Френни – перечитал каждое по три раза, – но сам ей не писал. Ему не хотелось ее огорчать. Вместо этого он позвонил человеку, к которому никогда бы не стал обращаться в другой ситуации. Своему отцу. Позже Френни не раз говорила ему: