Они молча сидели в приемном покое больницы Бельвью. Ноги отчаянно мерзли на холодном линолеуме. Ждать пришлось долго. Доктор вышел к ним далеко за полночь.
– У вашей сестры сотрясение мозга и перелом нескольких ребер, – сообщил он. – Сейчас она в шоке, и нам пришлось зашивать рану у нее на лице, но с ней все будет в порядке.
– А наши родители? – спросила Френни.
Врач покачал головой.
– Мне очень жаль. Смерть наступила мгновенно. Мальчика успели доставить в больницу, но мы его потеряли.
Френни с Винсентом растерянно переглянулись. Они совершенно забыли, что Джет собиралась встретиться с Леви.
– То есть он умер? – уточнил Винсент.
– Его сбило такси, в котором ехали ваши родители.
Никогда в жизни Френни не было так холодно.
– Они следили за ней. Они гнались за ними.
Винсент отдал сестре свою кожаную куртку.
– Пойдем к Джет.
Джет лежала в отдельной палате. Ее черные волосы разметались по белой подушке. Обе руки – в синяках и бинтах, на щеке – рваная рана, зашитая тремя десятками аккуратных стежков. Глаза красные и припухшие. Это был ее день рождения, ее ночь, ее мама с папой, ее любовь. Чувство вины оплело ее сердце щупальцами жгучей ненависти к себе. В одно мгновение она потеряла все.
Френни присела на краешек ее койки.
– Ты не могла ничего сделать, и никто бы не смог. Не вини себя, Джетти. Это был несчастный случай.
Джет закрыла глаза. Она знала, что обречена потерять все, даже свой телепатический дар. Когда ее привезли в больницу, она слышала мысли других пациентов. Слышала, как останавливаются сердца, как люди корчатся от боли. А потом мир окутала тишина, в один миг поглотившая все звуки, кроме голоса преподобного Уилларда, который ворвался в палату на дальнем конце коридора и взвыл, как раненый зверь, над телом своего единственного сына – здесь, в Нью-Йорке, средоточии греха и порока, ведущих к погибели. Да, он не зря опасался проклятия. И вот подтверждение его правоты. Вот что любовь сделала с его сыном, который сейчас был бы жив, если бы не Джет. Хотя Джет никогда не встречалась с отцом Леви, который наверняка ненавидел ее всей душой, сейчас они были близки как никто, объединенные общим горем: они оба потеряли того, кого любили больше всего на свете.
Всю мебель накрыли белыми простынями, как велела тетя Изабель: так положено в трауре. Тетя приехала в ту же ночь, ближе к утру. Без чемодана, но с большой черной сумкой. На правой руке у нее была черная шелковая повязка, на голове – черная шляпка с одним красным пером, похожим на тлеющий уголек. Едва войдя в дом, Изабель тут же принялась распоряжаться: зеркала повернуть к стене, подоконники посыпать солью, на порог положить веточки розмарина.