Вот — великое изобретение телефон, а полной гарантии прочной связи не имеешь даже в век кибернетики.
С досадой положила я трубку, и сразу — дзинь и трр! — наконец-то!
— Ну, ну, говори!
— Что — говори? — мамин голос прозвучал глухо и сдержанно.
— Ой, это ты?
— А ты думала кто?
— Думала — Роза. Мы с ней сейчас говорили.
— А где опять бегала?
«Вот — начинается!»
— Потом, мама. В общем, из-за Ларисы.
— Видела ее?
— Нет еще.
— А тебе звонили.
— Кто?
— Кто-то из ребят. Спросил: дома ли мадмуазель принцесса, и захихикал. Сказала — ты в школе. Повесил трубку. Ни здравствуйте, ни до свидания.
— Это один из Динкиных. Я его уже видела.
— Да? Побеседуем обо всем этом потом. Папе скажи — задержусь, у нас профсоюзное. До вечера.
Тоже — «до вечера». Кажется, к нынешнему вечеру накапливается событий более чем предостаточно. Лаконичный мамин стиль не предвещал доброго — «побеседуем потом». Моя беготня уже доводит ее до скрытого раздражения.
«Дзинь!» — папин голос:
— Скажешь маме, я задержусь, у меня политзанятия.
— А она только что звонила, просила передать — у нее профсоюзное.
— Ясно. Что нового? — Папин голос полон доброжелательства.
— Пока ничего.
— Ну, бывай, дочь.
— Бывай, папа.
Да, великое изобретение — ни шага с места и за минуту — общение с обоими родителями.
Я сама покрутила диск.
— Леонид Петрович! Ларису еще не нашла. Но узнала: она с Черпаковой снимает квартиру или комнату. Хотят вместе жить.
— Вот как?
— Да. Вечером я, наверное, ее увижу.
Он помолчал, словно что-то обдумывая.
— Хорошо.
Дзинь и трр! Телефонная связь с миром продолжалась без антракта. Цепочка разговоров замкнулась снова на Розе.
— Оленька, у тебя занято и занято. Уж думала, поломка. Нас междугородка разъединила. Мамин брат из Москвы. Так про Н. Б. Позавчера вечером я к тетушке заходила. Иду от нее — поздно и вдруг — Бурков. Представляешь? «Откуда?» — «От верблюда» — побазарили так, он про болезнь — ни звука. Это перед ребятами сегодня выставлялся, а тогда — «гуляю». И ко мне: погуляем? В классе об этом я, конечно, ни гу-гу, тебе сейчас строго по секрету. Ну, пошли мы, я-то своей дорогой, а он сбоку. Вдруг — шасть меня за руку: «Не отпущу, пока не поцелуешь». Представляешь? Я ему — ты сдурел! А он мне: противный, что ли, тебе? И хохочет. Я ему…
«Я — ему», «Он — мне»… Захлебываясь, Розка изливалась в трубку, но зачем, зачем мне обо всем этом знать? Какое мне дело, как Бурков лез к ней или вообще «лезет» к девчонкам? Да пусть ведет себя как хочет и с кем хочет — с родителями, в классе, с Динкиными лоботрясами, — при чем я?
Болтовня Сороки-белобоки оглушила меня, я не могла опомниться. Хотя ведь не исключено: Николай Бурков мог просто над ней поиздеваться. «Представляешь, хохочет?» Он хохотал, а она развоображалась!