Я повернула к «Северному»…
Вымогатель-подлец со страшным лицом — щеки в складках, глаза сумасшедшие — изгалялся над своими жертвами-женщинами. Одна из них так запуталась — он запугал ее, — что участвовала во всех его преступлениях, но в конце и она все-таки взбунтовалась против подлеца и даже его убила! Арабский фильм до предела разжигал страсти — герои дико кричали, стонали, скрипели зубами, хохотали и рыдали. А полуголая танцовщица выделывала бедрами такое, что не описать. Она откалывала свои номера так долго, что в зале начали смеяться и топать ногами, крича: «Довольно!»
— Ну дает! — повел головой Бурков.
Он сидел в кресле развалившись, широко расставив локти, и часто отпускал свои комментарии, как делает это Вовка Данилюк-Кошман, когда смотрит у нас телевизор.
— Не компот, конечно, — прокомментировал Н. Б. уже при выходе. — Но тип этот здорово всех держал на крючке.
Он готов был всерьез говорить о фильме, а мне стало смешно. Но я вспомнила Вику — понравился же ей тогда индийский. И примирительно сказала:
— Зато она все-таки избавилась от него.
При этом я подумала о Ларисе. И не знаю почему, но Бурков ответил так, словно тоже представил в этот миг Ларку с Диной:
— Избавляются, когда пользы себе ни в чем не видят.
Опять — «польза»!
— А ты все с пользой делаешь?
Он уловил в моем тоне иронию, хмыкнул:
— Стараюсь. — Уже трудно было разобрать, всерьез он отвечает или разыгрывает меня, а он продолжал: — Не всегда и поймешь, в чем она, польза-то. Вот с детства запало: ездили с отцом на его родину, я еще пацаном был. Приезжаем, родни до черта, а отец перед всеми выпендривается — я начальник цеха. Он и сроду им не был. Ну, к нему с особым почтением, он и хвост трубой. А в поезд сели, он же над ними и посмеялся: видал, Колька, какой я им кураж устроил. Польза? Ни съесть, ни выпить.
— Ну, просто самолюбие тешил. Удовольствие получил.
— Во! В том и дело. Каждый свое удовольствие в жизни ищет. Скажешь — не так? Скажешь, ты без удовольствий хочешь жить?
Он рассуждал по своему обыкновению солидно-неторопливо, и опять в его словах было что-то такое весомо-убедительное, житейски-достоверное, против чего невозможно спорить. А об отцовском бахвальстве он говорил с чувством превосходства, со снисходительной усмешкой — это тоже поднимало его в моих глазах, и вообще я уже не раздражалась, а слушала и радовалась, что он идет рядом — такой степенный, серьезный, уверенный в себе. Я искоса поглядывала на его профиль, и в нем мне тоже все нравилось: белый козырек кепки-барана, густые черные брови, твердые губы, острый подбородок, который сильно выдается вперед.