— Мистер! Гив ми!
— Чего тебе гив?
Алкаш удивленно открыл рот и схватился за лацканы своего бордового бархатного пиджака.
— Сто рублей, — сказал он.
— А тебе зачем? — грубовато спросил мистер.
Алкаш помялся, но понял, что с этим человеком лучше не хитрить.
— На водку! На нее, отраву.
— Не дам, — отрезал господин. — Во-первых, это банально, во-вторых, сам говоришь — отрава. А я не люблю банальностей и не отравитель.
— Тогда на вино дайте, — нашелся алкаш.
Мистер усмехнулся и протянул сизому носу сторублевку. Но бомж подумал и купюру не взял.
— На вино, господин хороший, ста рублей не хватит.
— В самом деле! — воскликнул приезжий, развеселившийся от наглости алкаша. — Надевая такой пиджак, надо пить по меньшей мере «Шато Латур»! Сколько ж ты хочешь?
Алкаш почесал в затылке.
— Ну, на вино-то… Рублей двести… или триста. Дайте столько, чтоб вы не обеднели! — сказал он.
Последними словами алкаш попал в яблочко. Господин хороший покачал головой и достал из портмоне пятитысячную бумажку.
— Держи. Я не обеднею!
Через десять минут «Ситроен» припарковался у отеля «Националь» (единственной гостиницы в Домске, удостоившейся четырех звезд). В отеле пришелец сказал, что сегодня утром забронировал номер «люкс» и зарегистрировался под именем Богдана Анатольевича Соловья. Двухместный абрикосовый «люкс» с антикварным резным комодом господин Соловей оглядел с легкой улыбкой. «Бывало и получше, но… — сказал он сам себе, — не надо требовать от Домска слишком много». Оставив в номере чемодан, Соловей отправился дальше.
Юля бежала по улице, сама не понимая куда. Ее несло. Ее несла волна злости. Довольно с нее! Как может Степа быть таким меднолобым, не понимать, что… Здесь слова терялись и сливались в рычание.
Останови сейчас кто-нибудь Юлю, спроси у нее, отчего ей так не терпелось выйти на работу, почему еще один месяц — подумаешь, всего месяц дома! — предстал перед ней невыносимой тяжестью, она не смогла бы объяснить внятно. Она пыталась объяснять Степе когда-то, но изо рта будто падали жабы — вялые, аморфные жабы. У меня нет времени для себя. Смешно! А чего ты хотела, милочка? Я не высыпаюсь. Пфф, разумеется! Я тупею, я превратилась в безголовую курицу, я теряюсь перед самой простой задачей, боюсь решиться и ошибиться… Ну, это у вас гормоны, такое у многих бывает.
Когда она начинала что-то говорить Степе, то прерывала себя на середине жалобы: «ладно, пройдет», потому что слова ее звучали банальным нытьем, потому что тут же в голове ее возникали громкие и уверенные возражения, перечеркивавшие жалобу к чертовой матери. Беспомощность накрывала Юлю тяжеленным, беспросветным войлочным шатром, но когда она была в этом состоянии, то была одна (в смысле, одна с Ясей), а когда выныривала из него — почему-то не находила слов, чтоб его описать.