Она сбежала по лестнице вниз, в хранилище. Сейчас орел перенесет ее к Рафаэлю, а также к Ван Эйку, Дюреру, Боттичелли, Гольбейну — в Берлинскую картинную галерею, в тихое, сияющее порядком пространство, в прекрасный музей… Почему-то Юля была уверена, что ни в одном музее с ней ничего не может случиться, пусть даже она окажется там благодаря загадочному, неизвестно как действующему механизму. Жаль только, у нее будет мало времени. Бронзовый таймер по-прежнему заводился со скрежетом, и самое большее — на пятнадцать минут, а действовал он лишь раз в сутки. Она проверяла, специально спускалась вчера в хранилище пару раз. Почему так? Откуда знать! И разве можно уяснить механику волшебной вещи? Орел Сен-Жермена дает ей пятнадцать минут полета в день — и за это ему громаднейшее спасибо. Пятнадцать минут свободы, приключений, восторгов и прочей дольче вита — это гораздо больше, чем прежний ноль.
Она восстановила перед внутренним взором безмятежно читающую Мадонну, с натугой повернула бронзовую стрелку и — падение в темноту, взмахи невидимых крыльев, секундный переворот кверх тормашками и обратно. Когда Юля открыла глаза, «Мадонна Колонна» была прямо перед ее носом. Небольшая, сантиметров шести в высоту, напечатанная на журнальном листе. А под ней заголовок — LIKE A VIRGIN. The exhibition of Raphael's Madonnas opens in Metropolitan.
Юля отшатнулась от журнала как ошпаренная. Бестелесная и легкая, она тут же шариком взмыла под потолок. Она находилась в большом кабинете, судя по всему, офисном, начальственном. Вместе с открытым журналом на исполинском столе из черного полированного стекла лежало еще великое обилие бумаг, а также надкусанный пончик с ядовито-розовой глазурью, ноутбук, недопитая чашка кофе и фотографии в рамках. Кабинет был большой, богатый, со шкафами, с диваном, на котором валялась непонятная куча одеял, с какими-то дипломами на стенах, но в первую очередь привлекало внимание не это все, а окно — точнее, стеклянная стена слева от стола. А за стеклом простирался город.
Этот город был похож на ритм быстро стучащего сердца. Небоскребы взмывали вверх пиками, обрушивались вниз ущелья. Тысячи, тысячи, тысячи этажей линовали эти пики и ущелья, миллионы окон смотрели на Юлю. Шпили кололи серенькое, смущенное небо. Юля прилипла к стеклу, разинув рот.
«Нью-Йорк», — выдохнула она.
Откуда-то истошно затрещал телефон. Груда одеял на кожаном диване зашевелилась, издала стон, встала дыбом и оказалась женщиной средних лет. Она скинула с себя одеяло и, сворачивая челюсть в зевке, расправляя плечи под мятой блузкой, побрела к столу. Обшаривая стол, дама опрокинула фотографию — на ней были две очаровательные девчонки-близняшки в веснушках, видимо, ее дочки. Наконец дама извлекла из-под бумаг телефон, ответила. Говорила она по-английски, но Юля понимала только союзы и междометия, а все прочее было юридическим жаргоном. Из любопытства Юля задержалась рядом с ней — невидимая, присела на край стола, закинув ногу за ногу, и испытующе уставилась на устало разъяснявшую что-то юристку.