— Спите, значит? Спите на рабочем месте. Хорошо быть начальством! — воскликнула Юля. Она была уверена, что хозяйка кабинета ее не слышит (так и оказалось). — Хотя если это Нью-Йорк… У нас полчетвертого, у вас… полвосьмого утра? А, то есть вы здесь ночевали. Не дома. Прошу прощения, мэм, а как же ваши близняшки? Сколько им — лет пять, шесть…
Юристка закончила разговор, потерла виски и со вздохом ломовой лошади побрела к шкафу. Достав смену свежей одежды, она стала переодеваться.
— Нет, не к Мадонне я попала, — хмыкнула Юля, и тут же ее кольнуло стыдом. — Ох! Не мне вас осуждать.
Она бросила последний взгляд на американку и бочком просочилась через стеклянную стену.
Ее немедленно обняла сырость. Со всех сторон вместе с порывами ветра прыскали тощие и всеохватные струйки дождя. При взгляде вниз накатило головокружение. Юля висела на высоте этажа так тридцатого. Далеко-далеко внизу медленно тек ручей светлячков, машин, ходили человечки размером с хлебную крошку, мерцали рекламы, оттуда глухо доносился гул и автомобильные гудки.
— Мамочки, — выдохнула Юля и упала вниз.
Она падала, кувыркаясь, как голубь-турман. Нью-Йорк со всеми уступами и серыми шпилями вертелся вокруг колесом. Ветер плеснул водой в лицо, пихнул к стеклянной стене небоскреба так, что едва не размазал.
— Ну, нет! — вскрикнула Юля.
Она напрягла какие-то неизвестные мускулы и затормозила падение. Это было точь-в-точь как во сне, когда ты падаешь, под ложечкой что-то повисает в невесомости, и вдруг ты делаешь усилие и начинаешь лететь. Это было как во сне или же — вот оно что! — сны были предвестниками этой странной яви.
Она посмотрела вниз. А внизу было месиво: она зависла над стройплощадкой. Из рыже-коричневой глины, из сморщенной дождем воды торчали сваи. Тонкая (с Юлиной высоты) деревянная разметка пыталась побороть грязь. По краю медленно тащился экскаватор, суетились гномики в касках, указывая на гигантскую лужу, очевидно, из подземных вод, залившую четверть котлована. «Бух, бух, бух!» — оглушительно долбила машина, забивавшая сваи.
Вокруг был Нью-Йорк, громадный и удивительный, а Юлька как завороженная уставилась на первобытные хляби котлована, словно на свой недавний портрет. Это была Юля после рождения сына, слившаяся с ним, только что явившимся в этот мир и воспринимавшим его как хаос. Юля, из которой день за днем вымывались ее прежние желания и мысли, пока не осталось самое базовое: «поспать», «лечь» и «хотя бы полчаса покоя». Юля, которую захлестывали сырые, дикие чувства неотъемлемого от нее нового человека. Юля, чья личность стала иной за те бесконечные и одинаковые дни, за месяцы одинокого симбиоза с младенцем. Она чувствовала себя так, словно ее часть была безжалостно снесена, как сносят старое здание ради новой постройки. И теперь в ее душе были хляби и хаос, границы плыли под натиском подземных, незнакомых вод. А новому порядку только предстояло быть выстроенным.