Овец продали. А тут брат дяди Миха, сосед Герасим, решил ехать в Батуми - счастья искать. Много крестьян: собралось ехать туда, чтобы весной, когда наступит время пахать, вернуться обратно. Уговорили Деспине отпустить и Гиго. Люди рассказывали, что там охотно берут на работу и маленьких, а сама она, Деспине, нанялась в батрачки к помещику, чтобы отработать старый долг. С маленькими детьми осталась подслеповатая бабушка.
Нет, Гиго не жалел, что он едет в Батуми. Он никогда никуда не выезжал из своего села, он даже в Озургети никогда не был. Он только исходил и облазил все горы и леса, когда пас овец и когда в свободное время играл с мальчиками в абреков.
Кажется, что это было давно-давно. Он вспоминает, как далекий сон, своих товарищей Датико, Ник о и маленькую сестренку Нато. Она такая живая и пугливая, эта тоненькая черноглазая Нато, она - ха-ха! - всегда верила всем сказкам, которые рассказывала подслеповатая бабуся. Часто она вскрикивала: «Ой! О-чо-кочи>1 схватит», - хотя Гиго старший и умный (он ведь окончил сельскую школу и умел читать по-грузински и по-русски) уверял ее, что о-чо-кочи и разные русалки и пери бывают только в сказках. [>1 Лесовик, лесной дух.]
Но про самшитовый лес Нато никак нельзя было разуверить. Она была твердо убеждена, что там живут дэви>2, и через этот лес ходила, только крепко держась за руку Гиго. [>2 Сказочные великаны.]
Самшитовый лес! Это так далеко, как старый сон. В самшитовом лесу извилистые деревья необыкновенной формы, тонкие деревья, покрытые зеленым мхом, словно затянутые в бархат, и от этого зеленого бархата воздух зеленеет и кажется, что ты на дне морском, или, может быть, вправду в царстве дэви.
Гиго тихонько рассмеялся в коврик, а уголки глаз стали почему-то влажными.
Глупенькая Нато! Дэви - это совсем не страшно. Дед Осман посвятил Гиго во все лесные и горные тайны, и он даже скучает теперь по этим дэви, даже зеленовато-золотистую змейку, которая иногда хитро выглядывает из-за листика, он встретил бы теперь, как родную.
А вот страшней всех дэви приказчик на заводе Ротшильда.
Гиго тихо всхлипнул. Вчера его, Гиго, который в играх был всегда атаманом абреков и которого все мальчишки уважали и боялись, побил приказчик.
При этом воспоминании все далекие милые картины исчезают. Он снова маленький, худой, никому здесь на болоте ненужный, чужой мальчик, я завтра, чуть рассвет, он должен идти на ненавистный завод Ротшильда, где много таких мальчиков работает по двенадцать - пятнадцать часов в сутки и за каждое слово, которым они перекинутся с товарищем, за ничтожный промах на них будут сыпаться оплеухи и подзатыльники. Сколько там таких, как он, всегда голодных, оборванных мальчиков и из Гурии, и из Мингрелии, и из Имеретин, - и все они дрожат перед приказчиком, перед механикам. Когда проходит начальство, хочется провалиться, исчезнуть мгновенно, как ящерица исчезает где-нибудь под камнем или в листве, заслышав шаги. Да что там мальчики! И взрослым не лучше. Разве не наказали недавно дядю Миха и не вычли из его мизерного жалованья штрафа за то, что притупился его инструмент?