Пионер, 1939 № 12 (Журнал «Пионер») - страница 12
Вскоре обе фигуры скрылись из глаз Гиго.
Дядя Миха вернулся домой в полночь. Все уже спали. Спали везде: и на кровати, и на тахте, и просто на полу, - потому что семья была большая и всем места не хватало. Только Гаяне, жена дяди Миха, встревоженная неожиданным ночным путешествием своего мужа, ждала его, сидя у окна, да маленький Гиго ворочался в своем углу с боку на бок и никак не мог заснуть.
- Ну слава богу, - облегченно сказала Гаяне, - я так беспокоилась. Миха, что вы задумали? Не скрывай от меня… Может быть, всего этого не надо, Миха, живем ведь мы как-никак, будем и дальше так жить.
- Живем, - горько усмехнулся Миха, сел за стол, подпер голову руками и обвел взглядом убогую, нищенскую комнату.
- Ты говоришь: «живем». Разве это жизнь, когда работаешь как вол и каждый день ломаешь голову, как прокормить их всех хотя бы одним лобио>1? [>1 Фасоль.] Каждый день ждешь, что хозяйка выгонит тебя как ненужную скотину. Нет, он хорошо говорит, вот этот, что приходил, и ему я верю больше чем себе. Он сказал, что нам нужно объединиться и защищать свои права. Он приехал из Тбилиси. О, там люди не спят!
- Он такой молодой, Маха, - тихо промолвила жена.
- Это не беда. Он, как орел, он наш модзгвари >1. Его можно слушаться. [>1 Вожак, вождь.]
- А вот, когда ты ходил в воскресную школу, тебе так нравился тот Карло >2, который собирал рабочих. [>2 Карло Чхеидзе - меньшевик.]
- О, нет! Знаешь, жена, этот товарищ ив Тбилиси, как гора, как наша гора Казбек, все с нее видно, а Карло только и знает, что внизу копошится. Учился Карта больше чем мы и может рассказать, почему земля вертится, а как сделать, чтобы жизнь по-нашему пошла, - этого он не говорил и об этом он не думает. И к чему это ему и его попу, который читает проповеди в воскресной школе: ведь у нас болит, a не у них, наши дети голодают, а не их.
- Вей-ме! - вздохнула Тайне. - Бедные дети. Что делать о ними? А Гига, хоть и чужой он мне, да как посмотрю на него, - сердце кровью обливается. Тяжело ему на заводе, похудел он здесь, скучает, наверно, по дому родному.
- Может быть, у него и дома-то уже нет, - сказал дядя Миха.
Но Гиго этого, к счастью, не слышал. Поняв, что разговор идет о нем, он не стал прислушиваться, а, наоборот, натянул на уши коврик, которым укрывался, и заморгал часто-часто своими длинными ресницами. Ему стало очень грустно и тоскливо.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он приехал сюда, в Батуми, из родной деревушки, спрятавшейся между горами и лесами к югу от Озургетн. Дома он чувствовал себя взрослым и сильным. Ведь с того времени, как умер отец, а старшего брата забрали в солдаты, он был старшим в семье, и мать его, бедная вдова Деспине, всегда обо всем советовалась с ним, поверяла ему свои думы и гордилась им:. Но вскоре не о чем стало советоваться. Когда должны были забрать брата в солдаты, мать продала единственную корову и поехала в Озургети хлопотать за сына. Люди говорили, что если дать чиновнику денег, го все можно сделать. Но деньги забрали и сына забрали. Как побитая вернулась Деспине. А тут и урожай отобрали. Приехал управляющий помещика-князя, который за взятку сдал ей весной в аренду клочок земли, приехал и забрал две трети урожая. Да подати еще нужно было уплатить. Пришлось продать овец, которых так любил пасти Гиго да склонах крутых гор… Далеко, бывало, поведет он их, туда, где за пихтовыми лесами начинаются луга с такой ароматной травой. Там пасет овец и старый Осман. Он высокий, сухой, словно солнце высушило его, ню он, как кипарис, не гнется несмотря на свои старые годы. Ему очень много лет. Он был еще крепостным, он помнит восстания крестьян, и когда он поет про славного Арсена, Гиго всегда кажется, что он и самого Арсена перед собой видит.