— Ты не сердишься? — спросила она, подбежав ко мне.
— Да нет, — отмахнулся я.
— Не сердись. Я тебе потом все объясню.
— Хорошо, хорошо, — проговорил я рассеянно. — Найди-ка мне местечко. И принеси…
— Вина и фруктов? — улыбнулась она.
— Что хочешь, только поскорее!
— Я для тебя специально держу столик вон там, в углу. Видишь? Там уже и закусочка приготовлена… И да, ты знаешь, тебе пришло письмо! Оно там же лежит под скатертью.
— Какое письмо, — дернулся я, — кто принес?
— Какой-то мальчишка.
«Наверное это от Семена», — подумал я, подойдя торопливо к столику и доставая конверт.
Очевидно письмо писалось в тайге, у костра; конверт был помят, запачкан смолою и копотью. Я вскрыл его. И оттуда выпал небольшой листок бумаги с одним только словом: «Держись!»
И как только я прочел это, во мне словно бы что-то оборвалось…
Нет, послание было не от Семена. Его отправила бандитская кодла. Я сразу это понял, ведь мне хорошо было известно, что означает слово «держись»!
Это слово — старинная блатная формула мести. Она восходит к тем отдаленным временам, когда еще жили воровские романтические традиции.[34] В современных условиях, в больших городах традиции эти давно угасли. Блатные нынешней формации таких записок уже не шлют; они предпочитают мстить втихую, без предупреждений… Но кое-где в глубинке, в сибирской тайге старая романтика, как видно, еще не полностью отжила.
— Что там, что? — с тревогой спрашивала Верочка, глядя на злополучное письмо.
Я протянул ей листок. Она прочла и подняла ко мне удивленные, расширенные глаза:
— Ничего не понимаю… Что это значит?
— Это значит, — сказал я, — что мирная жизнь кончилась. И тебе лучше всего держаться от меня подальше… И ты правильно сделала, что не пришла этой ночью; приходить ко мне теперь нельзя. Это опасно.
ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ СТРАХ?
Поразительное дело! Если бы я даже был настоящим, опытным бабником, завзятым юбочником, был бы самим Казановой, все равно я не смог бы придумать лучшего трюка, чтобы полностью покорить сердце Верочки! Едва лишь она услышала слова «нельзя» и «опасно», как сразу же ее отношение ко мне изменилось.
Обычная ее пассивность сменилась вдруг бурной страстностью. Она порывисто прижалась ко мне. И прошептала, дохнув в самое ухо:
— Вот что. Приходи-ка сегодня ужинать. Обязательно! И не спеши… Можешь прийти попозднее.
— То есть когда?
— Ну, к закрытию.
— Ладно.
День промелькнул незаметно. И поздно вечером я явился в чайную, уже тихую, пустую. Двух последних алкоголиков выпроводили из зала при мне… Здешний вышибала — он же швейцар, он же гардеробщик, — уходя, подмигнул мне всею щекой. Затем густо крякнул и сказал: «Счастливый твой Бог, корреспондент!»