Жили с Олей сначала у Генриетты Михайловны на Фрунзенской, совсем недолго, пока не сняли квартиру, потом формальный развод, потом пошли в ЗАГС, устроили свадьбу в ресторане «Прага» – свадьбу с генералами, как много лет спустя рассказывала Оля, а потом все сделали, как велел адвокат Верже, и прописались к маме.
Незадолго до этого умерла Любовь Семеновна, мамина смешная подруга и компаньонка. Алексей никогда не видел маму в таком горе. Да, она рыдала над гробом мужа, у нее подкашивались ноги, два человека ее под руки держали. Да, она тихо и обильно плакала на похоронах Ярослава Диомидовича, стоя рядом с Тоней и вцепившись в ее руку, – странная пара на самом-то деле: две любовницы, две матери его детей с разницей в тридцать три года – правда, один ребеночек еще не успел родиться – и при этом как бы мачеха и падчерица, совершенное безумие… А у Тонечки в животе то ли племянник Алеши, если по паспорту, то ли братик – если по крови. Так вот, Римма Александровна эту предпоследнюю горесть вынесла стойко – наверное, ей придала крепости весть о том, что Алеша ушел от Лизы, которую она в последние годы вслух называла ведьмой, – совершенно непонятно за что. За бархатную учтивость, за сладчайшее льдистое «да, да, конечно, дорогая Римма Александровна» – при полном нежелании общаться и вообще видеть, слышать, вспоминать, принимать в расчет.
Кстати, некролог Ярославу Диомидовичу подписали не только Устинов и Романов, но и Черненко с Тихоновым. И, соответственно, всё Политбюро и Секретариат ЦК. Но про Межведомственное Управление специальных разработок в некрологе не было ни слова. Написали, как Алексей и предполагал: выдающийся ученый, организатор науки и промышленности. Всем стало понятно, какой силой на самом деле был Ярослав Диомидович, и это давало надежду на то, что он и после смерти останется силой; во всяком случае, его людей отовсюду не погонят, как пророчила Генриетта Михайловна. Алексей в уме показал ей язык: ничего, мы еще в коллегию Управления войдем! Она, разумеется, была на похоронах, статная и сухая, в темно-синем пиджаке с золотой лауреатской медалью, и разные седовласые товарищи пожимали руку и Римме Александровне, и ей, и это было странно до какого-то черного английского юмора. Оля тоже была. Красиво причесанная, в строгом платье ниже колен и во вроде бы простых, но очень элегантных туфлях-лодочках. Маленькая брошь, лаконичный серебряный перстень. Чудо. И не подумаешь, что это студентка Строгановки, дружит с дворничихой и на газовой горелке гнет медную проволоку. Оля подошла к Тоне и Римме Александровне. Тоне пожала руку, а Римме Александровне что-то шепнула на ухо, отчего та обняла ее и поцеловала. Алексей увидел, что Оля чуть-чуть похожа на Тоню: носом, скулами, разрезом глаз. Самое смешное, что была и Лиза. Алексей ей, конечно, не сообщил, кем ему на самом деле приходится Ярослав Диомидович, и про похороны не сказал, но она сама узнала и заявила, что придет. Почему? «А вот нипочему. Имею право. Не возьмешь с собой на машине – сама доберусь». – «Хорошо, хорошо, поехали». Они стояли рядом, но не совсем. Пространство размером в человека было между ними. Алексей высматривал Бажанова, его не было: он только потом, послезавтра от этого дня, узнал почему. А Лиза внимательно смотрела на Олю. Потом подошла к гробу, положила цветы, демонстративно перекрестилась, повернулась и ушла, не дожидаясь начала панихиды. Пошла, громко цокая каблуками, навстречу товарищу Устинову в маршальском мундире, который как раз входил в зал со всей свитой. Товарищ Устинов кивнул ей и даже покосился в ее сторону, проводил глазами: она все-таки была очень красивая, несмотря на красное пятнышко под носом.