Риттер объяснил, что Юля была права, когда говорила, что это вранье. Да, это типичная «городская легенда» про девушку и урода-волшебника. В основе – что-то реальное про дочь режиссера. Или нет? Или тоже сказки? Правду все равно никто не узнает. Остаются украденные у режиссера картины. Несколько картинок: один средненький портрет Алабина, смешные и очень милые, в митрохинском духе, цветные рисунки Колдунова и две картинки Гиткина, которые после, сильно после, купила Ирочка, дочь адвоката Туманова. У кого? Ну неважно. Какая разница?
– Поэтому запишем вот так! – сказал Риттер.
Сначала мысленная шутливая речь Алеши – о том, что у него любимая жена, а также сотрудница, домработница и парикмахерша. Потом – какой-то серьезный резон. Вроде «я стар, мне поздно любить с начала». Может быть, еще что-то.
Но потом он оказывается с ней в постели. Не смог удержаться. Трудно удержаться, когда такая красивая женщина говорит: «Я сейчас приду», через полминуты входит в комнату в халате, обнимает, целует и раздевает его. Потом снимает халат, оказывается сразу совсем голая, но в белых махровых носках. Потом она лежит, пристроившись головой у него на плече. Он думает: «Господи, ну почему они все это так любят – пристраиваться на плече?»
– У меня был один случайный любовник, – сказала Наташенька. – У него была гениальная фраза: «Машина проехала».
– А?
– Ну лежим мы после всего, ночь, сказать друг другу совершенно нечего, и вдруг фары по потолку, – от машины, которая проезжает по двору. Он говорит: «Машина проехала». Вроде ничего не сказал, а какой-то разговор. Ты только знай, что я ни на что не надеюсь.
– Я тоже, – сказал он.
– Понятно.
– А жалко, – сказал Алеша.
– Ну уж прямо.
– Прямо до слез, – сказал Алеша. – У меня в семье была такая история. Мой папа собрался уходить от мамы. И ушел. А потом вернулся, часа через полтора. Эта женщина, любовница в смысле, не приняла. Папа с мамой потом сидели на диване в обнимку и плакали. Мне лет двенадцать было или чуть поменьше. Я через коридор услышал, а потом через щелку в двери подглядел, у нас были стеклянные двери с занавесочками. Вот почти как здесь. Сидят на диване в обнимку и плачут. Безнадега полная. Давай мы с тобой тоже поплачем, а? Вернее, мы с вами.
Она засмеялась, приподняла голову, посмотрела на него искоса и снизу: ему показалось, что она в самом деле готова заплакать. Снова положила голову на его грудь. Алеша испугался, что сейчас почувствует, как у него по груди текут ее слезы, и не выдержит, и обнимет ее – той же правой рукой, которая сейчас лежала у нее на плече, но уже по-другому, по-родному, нежному и домашнему, – и останется здесь навсегда. Ну или очень надолго, на много лет. На три, пять, восемь…